Рота
Шрифт:
Пройдя по кругу, я по достоинству оценил роскошное убранство, открыл одну из множества дверей и слегка оцепенел, поскольку увидел знакомую до последней мелочи обстановку. От волнения в горле появился комок.
Комната точно копировала мою детскую. На широком подоконнике теснились многочисленные поделки, в которых я узнал свои работы разного времени. На придвинутом к окну старом письменном столе, превращённом в верстак, валялись инструменты, электродетали, деревяшки и железки. Там же лежала недоделанная электрогитара. Я и вправду последнюю не доделал. Пол вокруг стола был усыпан рабочим мусором. На покрывающих стену от пола до потолка полках теснились разные книги от фантастики и приключений до справочников по радио и словарей
Открывшаяся за другой дверью комната тоже повергла меня в изумление. Она во всех мелочах повторяла ту, которая была у меня после переезда во времена учёбы в «Бауманке». В углу стоял старый книжный шкаф. Я усмехнулся и, протянув руку в глубину, вытянул из тайника журнал «Плейбой». Там же в заначке лежало несколько десятидолларовых бумажек. Большой письменный стол с древним 286 компьютером и громоздким монитором, был завален дискетами и листами с моими записями, набросками и расчётами. Разложенный диван бугрился неубранной смятой постелью. На стене висели плакаты и вырезки из журналов с портретами спортсменов, моделей и музыкантов. Спинку стула украшали потёртые джинсы и пара рубашек. На полу под ними рядом с пудовой гирей и гантелями валялись грязные «сырники». В углу приткнулась тумба с ящиками, набитыми деталями, целыми и разобранными устройствами, проводами и разными приборами.
В следующей комнате я узнал офицерскую общагу с казённой мебелью и моим нехитрым лейтенантским имуществом.
Не удивительно, что в четвёртой комнате располагалась моя мастерская по ремонту электроники.
Очередная комната заставила меня печально вздохнуть, и от бессилия подкатила слеза. В пустом помещении с абсолютно белыми стенами полом и потолком, посредине на россыпи блестящих автоматных гильз лежал букет чайных роз.
Нехотя я распахнул следующую дверь и остановился поражённый функциональной роскошью рабочего кабинета. Он был спроектирован и обставлен так, как я мог только мечтать.
Зайдя в очередное помещение, я увидел шикарную спальню с широкой кроватью под пологом, уголком отдыха, огромным плоским телевизором, журчащим фонтаном с цветами и просматриваемым за кисейной занавесью большим балконом. На балконе угадывалась стоящая женская фигура. Я сначала слегка обалдел, а потом обрадовался хоть какой-то живой душе.
Я нырнул за занавесь и вышел на просторную площадку. У мраморной балюстрады спиной ко мне стояла незнакомка в длинном персиковом платье, подчёркивающем великолепную фигуру. Её пышную причёску покрывала широкополая шляпа более тёмного оттенка, а светлый газовый шарфик шевелился под лёгким ветерком. Она медленно повернулась и с печальной улыбкой посмотрела мне прямо в глаза. Я впился взглядом в лицо незнакомки и никак не мог сосредоточиться. Её образ всё время ускользал и неуловимо менялся, делая её похожей то на молодую Мишель Мерсье, то на Зету Кэтрин Джонс, то на Натали Портман, то на Лару. По её губам промелькнула улыбка, и она поздоровалась первой:
– Доброе время, Павел.
– Здравствуйте. Но почему – «время», а не день?
– Здесь нет дня или ночи. Да, и времени тоже нет. Но надо же что-то говорить. Что касается здоровья, то здесь оно не требуется.
– Почему? – я смотрел на неё и жмурился, как мартовский кот.
– Не притворяйся. Ты уже всё понял, – её черты лица опять пришли в движение и сложились в новый прекрасный образ, – здесь мир твоей памяти и твоего воображения. Не скрою, добрый и прекрасный мир, но реально несуществующий. Однако именно здесь ты являешься самим собой, и здесь всё определяют исключительно твои воля, желания, память и фантазии.
– А, как же всё это? – Я обвёл рукой открывшейся простор подёрнутой туманной дымкой цветущей холмистой долины.
– Это тоже всё только твоё.
– Тогда почему здесь ты?
– Пойдём, – она усмехнулась, брызнув весёлыми лучиками из глаз, взяла меня за руку, вывела в центральный холл, а сама отступила в тень.
Я глупо разинул рот и пришёл в замешательство. Посреди круглого зала стояло одно единственное кресло, в котором в тёмной обтягивающей одежде с множеством едва заметных блёсток сидел тот самый мальчишка с улицы, и в его по-стариковски мудрых глазах читались и укор, и сочувствие, и любопытство, и холодное знание. У его ног сидел… Филька. Но почему-то сейчас он выглядел как матёрый взрослый пёс. Не удержавшись, я ему свистнул, и он в ответ махнул хвостом и слегка скульнул. Мальчишка скосил на него глаза и недовольно качнул головой.
– Привет, Павел, – кивнул он ободряюще.
– Привет, – я смерил глазами его мальчишечью фигурку, – прости, не знаю, твоего имени.
– Не смущайся и называй меня как хочешь, это не имеет значения.
– А, что имеет?
– Твоя жизнь прожитая и непрожитая.
– Теперь уже всё равно, – я скрипнул зубами и нервно прикусил губу.
– Ты так думаешь? Тогда посмотри сюда, – он указал на пустой простенок между дверьми. Я вгляделся, и ноги ослабли, отказываясь меня держать. Вместо стены открылся вид в мою квартиру. С жутковатым эффектом присутствия, будто я стоял там внутри среди своей семьи. Отец немного постарел, маманя тоже. Они сидели за праздничным столом, а повзрослевшая и похудевшая сестра держала на руках новорождённого ребёнка, рядом с ней стоял незнакомый мужчина.
– Молодец, дочка, какой парень получился! Как назовёте?
– Пока не решили, пять дней всего от рождения. Может Павлом?
Маманя прижала платок к глазам и отвернулась. Отец обнял её за плечи, кашлянул и сказал:
– Почему бы и нет. Пашка был хорошим человеком и достоен доброй памяти. Я за.
– Я тоже, за, – вздохнула мать.
Мужчина улыбнулся и спокойно ответил:
– Добро. Павел, так Павел.
Изображение исчезло, но в голове ещё продолжали мелькать образы и тени. Челюсти свело гневом. Я судорожно сглотнул, собрал в кулак всю свою волю и резко повернулся к мальчишке. В висках тупым пульсом билась обида. А это существо с ямочками на щеках сидело, откинувшись в кресле, сцепив руки и прикрыв глаза.
– Успокойся, Павел, – подал он голос, – у меня к тебе предложение. Ты должен сделать выбор: остаться в этом мире твоих грёз навсегда, или продолжить жизнь на физическом плане. Подумай.
Вместе с исходящей от мальчишки тёплой волны сочувствия пришло облегчение. Я смущённо поскрёб щёку:
– Тем, что меня вытряхнули из тела, как из изношенной одежды, я дорого расплатился за свои слабости, ошибки и амбиции. Мне всегда казалось, что знаю самого себя, но теперь не понимаю, что же я такое. Я математик и привык мыслить строгими категориями, а нынешний парадокс не укладывается в сознание, и меня гложут сомнения. С одной стороны, о таком мире можно только мечтать. Здесь комфортно и беззаботно, есть возможность думать, фантазировать и творить. Но при всём этом тут жутко одиноко, бессмысленно, холодно и тоскливо. А потому я предпочитаю альтернативу.
– Тогда ты должен понять, – не меняя позы, он поднял глаза, – что твоя душа, а суть ты сам, отягощены проступками. Они не критичны, но от них нужно избавиться, заново пережив их, и поступить согласно твоей совести, понимания правды и истины. А потом ты получишь тело… твоего новорождённого племянника.
– Нет!! Я не хочу лишать ребёнка его судьбы! – сорвался я на крик.
– Если ты думаешь, что украдёшь его жизнь, то ошибаешься. До первого вдоха судьба младенца не определена. Не ты так кто-то другой получит эту жизнь. Разве тебе не всё равно кто это будет? Тем более что твоя душа и это маленькое тело имеют очень высокое соответствие.