Ротмистр Гордеев 2
Шрифт:
В часть приезжает репортёр с фотографом. Лицо репортёра кажется мне подозрительно знакомым, особенно пухлые обвисшие усы.
— Гиляровский, Владимир Алексеевич, «Русские ведомости». Пишу фронтовые заметки, — представляется он и с любопытством смотрит на меня:
— Слышал о вас много необычного, господин штабс-ротмистр. Признаюсь, был изрядно заинтригован и потому приехал, чтобы увидеть всё собственными глазами. Ну и узнать вас получше.
Точно! Теперь вспоминаю, где его видел. Это же сам король российской журналистики,
Он-то мне и нужен.
— Давайте по-простому, без чинов и званий. Николай Михайлович Гордеев, — улыбаюсь я. — Рад вашему визиту! Думаю, нам есть о чём с вами поговорить, Владимир Алексеевич!
Глава 13
Гиляровскому чуть за полтинник. Это по меркам моего бывшего времени — почти молодость, а тут, в начале двадцатого века, такой возраст считается уже чуть ли не старостью.
Но «дядя Гиляй» полон сил и кипучей энергии.
Вислые усы, крупный нос, лихо заломленная коническая каракулевая папаха — вылитый Тарас Бульба[1].
— Показывайте, как тут у вас всё устроено, батенька! — его мощная и несколько грузноватая фигура бывшего циркового борца и бурлака так и пышет здоровьем.
— Ступайте за мной, Владимир Алексеевич.
Веду его по расположению: солдатская столовка — ряд столов и скамеек под дощатым навесом с плетёнными из соломы стенами-матами, полевая кухня, военно-полевой сортир — в наибольшем удалении от места приёма пищи, дабы не разводить антисанитарию.
Длинный ров, чтобы разом хватило на одномоментное отправление больших и малых нужд примерно трёх десятков бойцов, сверху устроен дощатый насест с «очками» и длинными, сколоченными из крепких жердей треугольными «козлами».
Перекладины на «козлах» позволяют уверенным пользователям сидеть не орлами, балансируя над отхожим местом, а цивилизованно, как на стульчаке, отправлять естественные надобности.
От непогоды и посторонних взглядов уборная прикрыта такими же плетёными из соломы стенами и крышей.
Дядя Гиляй удовлетворённо кивает, понимая солдатские нужды.
— Гляжу, Николай Михалыч, вы о санитарии изволите озаботиться? — Гиляровский указывает на длинный умывальник на полтора десятка персон, устроенный на входе в клозет.
Умывальник представляет из себя деревянный коробчатый жёлоб, устроенный несколько в уклонку, дабы вода естественным образом из него стекала и не застаивалась, и длинную трубу из сочленённых между собой толстых полых стволов бамбука с деревянными коническими клапанами, называемыми в просторечии «сосками».
Вода в бамбуковую трубу подаётся из большого деревянного бака, сколоченного эскадронным умельцем-бондарем.
— Зачем добавлять работы армейским эскулапам, Владимир Алексеевич? Им и так есть чем заняться. Да и боец уместен в бою, а не страдающим от дизентерии в госпитале.
Дядя Гиляй понимающе хмыкает.
— Здорово всё у вас, по уму сделано. Есть чему поучиться. А то мне прежде приходилось бывать в таких расположениях, где офицерам нет никакого дела до их подчинённых.
Вздыхаю. Что есть, то есть.
— А это к чему? — Гиляровский показывает на подведённый к сортиру ручей.
— Проточная вода уносит нечистоты на поле. И нам хорошо — не воняет, и китайцам — получают дармовое удобрение.
— Сами додумались? — «Дядя Гиляй» смотрит на меня с нескрываемым уважением.
— У японцев подсмотрел во время разведки, — признаюсь я.
— Однако…
— Идём дальше.
Показываю репортёру «Русских ведомостей» нашу полосу препятствий, солдатские упражнения в рукопашной.
В глазах бывшего циркового борца неподдельный азарт, когда он наблюдает, как ловко Лукашин-старший валяет своих спарринг-партнёров.
— Господин штабс-ротмистр, дозвольте и мне попробовать?
— Владимир Алексеевич, помилуйте. Иван — медведь-оборотень… Профессиональный разведчик.
— Ну, я тоже не пальцем деланный. С батюшкой на медведей на охоте хаживал, да и на Кавказе почти год с башибузуками в охотничьей команде воевал.
Это когда? На Русско-Турецкой, что ли? Так это было почти тридцать лет назад.
Смотрю на Гиляровского с сомнением.
— Не сомневайтесь, я не одного турецкого часового скрал. Весёлое занятие — та же охота. Только пожутче. А вот в этом и удовольствие.
Его взгляд загорается от воспоминаний.
— Что ж… извольте, — развожу руками, а сам шепчу Ивану на ухо, чтобы был поосторожнее с гордостью российской журналистики.
Предупреждаю:
— Зашибёшь или поломаешь — башку отверну.
Казак кивает.
Гиляровский сбрасывает с плеч бекешу, а с головы свою запорожскую папаху.
Оба поединщика медленно сходятся в центре площадки, кружат, не сводя друг с друга внимательных глаз.
Неуловимое движение Ивана, и шея Гиляровского оказывается в жёстком захвате. Плечи «дяди Гиляя» бугрятся мускулами, он хекает, и высвобождается из захвата, как скользкий обмылок из неловких пальцев.
Должно быть какая-то французская штучка, недаром в цирке Гиляровский боролся с лучшими силачами своего времени, да и потом стал в Москве членом-учредителем первого Русского гимнастического общества, был даже какое-то время его председателем.
И вот уже Иван пыхтит в замке рук Владимира Алексеевича, лицо его багровеет.
Но и казачья выучка многого стоит. Гиляровскому удаётся оторвать противника от земли, но тут оборотень выворачивается и с кошачьей грацией приземляется на одно колено.
Рывок. Иван отскакивает от противника, разрывая дистанцию.
Оба стоят, тяжело дыша и не сводя взгляда друг с друга. Иван обозначает движение, Гиляровский тут же словно перетекает в сторону.
Противники замерли. Круг зрителей затаил дыхание.