Роуд-муви
Шрифт:
– Я не такая как все, к сожалению, – еле слышно, сквозь всхлипы выдавила Лариса Сергеевна.
– Не такая? А какая? Ты ничего не в силах изменить, даже разозлиться, а что же ты можешь?!
– Не знаю. Но кажется мне. Право, Вы не захотите понять и услышать. Никто никогда не хотел слышать меня. Только вот он, Степка, он слушает меня, даже когда я молчу. А я могла бы, хотела бы – любить и заботиться. Простые вещи. Но кому интересны простые вещи? Глупой и счастливой хочу быть. Если б можно избавиться от того проклятья, что делает тебя другой. Господи, простите, я говорю нелепицу, – еле слышно ответила
Вначале Корней Васильевич подумал что ослышался, но переспрашивать не решился. Он поморщился: «Да что происходит, что мне от нее надо? Чего я пристал к этой ненормальной?»
Всхлипы Ларисы Сергеевны и размышления Рыжего прервал Степка, который активно запрыгал по комнате. Пришельца явно что-то беспокоило, его тельце подрагивало, он скашивал голову, моргал и явно напрягался.
– Степочка, что с тобой? – забеспокоилась Лариса Сергеевна.
– Может в туалет хочет? Что-то я не видел, чтоб он хоть раз это делал, а ведь живая скотина, – резюмировал Рыжий.
Степка, тем не менее, сделав несколько полуконвульсивных движений, выдавил из себя странноватые звуки: «Матаканамари, матаканамари, матаканамари» – повторял пришелец, обводя взглядом своих «хозяев».
– По-японски что ли? Так и есть, только японцы могли подобную штуку сделать – никакой это не пришелец. Робот, наверное, надо бы разобрать его, да взглянуть что внутри, я смотрю, там что-то сломалось.
– Не трогай его! Ты же обещал, – возразила Лариса Сергеевна.
– Да ну его, подожду, пока батарейка сядет.
– Матаканамари сатру, матаканамари сатру, – не унимался пришелец, чем-то обеспокоенный.
– Да что с ним творится? Супостат – совсем разбушевался.
Лариса Сергеевна засуетилась вокруг прыгающего питомца, намереваясь взять его на руки и отнести в коробку, чтоб лишний раз не раздражать Рыжего, но все оказалось не так просто. Как только она приблизилась к нему, упрямый человечек замер на месте и развел ручонки, между которых с треском возникла яркая электрическая дуга. Женщина отпрянула, а Рыжий, недолго думая, схватил швабру и замахнулся. Лариса Сергеевна, вскрикнув, бросилась к нему и обняла, схватив за руки. Так они и замерли, наблюдая за все разгорающейся электрической дугой.
– Чего это он? – прошептала Лариса Сергеевна.
– Чудит малый, – прошипел Рыжий, – дай-ка я его.
– Нет, смотри, – так же тихо, сказала женщина.
Пришелец свел ладони, электрическая дуга изогнулась и приняла вид почти ровной окружности, после чего последовала вспышка, сопровождаемая громким треском. От неведомой силы лопнули лампочки, и наступила тишина. Ослепленные, Рыжий и Лариса Сергеевна так и стояли.
– Что происходит? – сказала она.
– Чертовщина какая-то, – ответил он.
В наступившей жутковатой тишине послышался шум, но это не был внешний шум.
На улице раздался целый сонм оглушительных хлопков, и небо подсветили несколько сигнальных ракет.
– Облава, – сказал Рыжий.
Прогулка
Стеклов полулежал на стуле, кутаясь в свое пальто, и перечитывал написанное с равнодушным, скучающим выражением лица. Топить печь было лень, отчего в доме было прохладно. Писатель брезгливо посмотрел на коробочку с кокаином: через некоторое время он открыл ее и равнодушно, не раскатывая дорожки, засунул в нос щепотку порошка.
– Что я здесь делаю? – произнес он, и прислушался, как будто надеялся услышать ответ.
Он встал, прошелся по комнате, и, приняв театральную позу, замер посреди комнаты.
– Кто все эти люди? Кто они мне? Кто я? Я-то, черт возьми, – кто? – обратился он в пустоту, и громко, демонически расхохотался, – что я могу рассказать о них, с чего я вообще решил, что имею право рассказывать истории?
Он устало плюхнулся на стул. Хотелось в душ. Такси. Городских огней. Страстных, заботливых шлюх. Наркотиков и шума, заглушающего безмолвное течение времени. Хруст банкнот и мягкие провалы памяти. Музыка. Пьянящая. Разная. Домашние животные, облаченные в сбрую, ошейники, меховые костюмы. Волнистые попугайчики. Чихуахуа. Холодная вежливость. Разноцветные супергерои, дружелюбным сонмом замерзшие над спешащими, маленькими людьми. Жадные дети, насыщающиеся плодами чужого воображения. Уютный террор. Сексуальная молодая плоть, заполняющая улицы и умы. Запах алкоголя, похоти, опиума, крови и свободы, переполняющий притоны.
Хотелось поговорить.
«Не найти ли Павла Антоновича?» – подумалось было Стеклову, но ему не хотелось делиться кокаином, и эта «порошковая» меркантильность тоже его раздражала.
Тем не менее, потуже замотав шарф и положив в карман коробочку, он вышел на улицу, с удовольствием вдыхая вечерний воздух, наполненный запахом земли и леса.
Прогулка быстро привела Стеклова в хорошее настроение, в голове зароились мысли: яркие, как метеоры, они вспыхивали разноцветными привлекательными вспышками. Никите не удавалось схватить их за разноцветные хвосты, но это не беспокоило его, он чувствовал – вся необходимая информация для книги уже находится у него в голове.
Разбитая, комковатая поверхность дороги, казалось, подпитывала его энергией.
Павла Антоновича он обнаружил на окраине деревни, тот сутуло сидел на горке бревен, опершись на колун и, по-видимому, о чем-то размышлял. Увидев подошедшего Стеклова, новый приятель заметно оживился.
– Хочешь еще историю? – спросил он с надеждой.
– Да я сам могу тебе историю рассказать, борода ты козлячья, – ответил Стеклов дружелюбно, – а то сейчас выдумаешь опять чего, а потом порошком делись.
– Господь с тобой, какие выдумки? Выдуманные истории не стоят и миллиграмма порошка. Даже этого не стоят. – Павел Антонович достал спрятанную за комлем бутылку самогона, мутноватый стакан и показал Никите.
– Как по мне, воображение у писателей – не главный инструмент, оно им нужно для шлифовки внутренних бурь. Что, по-твоему, есть выдуманные истории?
– Выдуманные истории – это те, которых не было.
– Хах! – Павел Антонович быстро плеснул в стакан самогона, выпил и смачно утер рукавом губы, – тогда, по-твоему, всякие истории про Иисуса, скажем, Сиддхартху или Мухаммеда тоже неправда? А ведь эти истории заставляют людей любить и убивать друг друга; кого-то делают хозяевами, а кого-то рабами. Можно ли сказать, что история, погружающая целые культуры в массовый психоз – неправдива?
Конец ознакомительного фрагмента.