Ровесники. Герой асфальта

Курносова Елена

– Какое они имеют право меня осуждать? Они меня разве поддержали после того, что случилось? Они меня утешили? Чёрта с два…Когда я из ДК смотался, хоть бы кто-то за мной пошёл, остановить попытался…Не-ет, они все с Канарейкой остались, будто он ничего особенного не совершал, будто это так и надо было! Я на двести процентов уверен, они ему и слова в укор не сказали. А теперь зато возмущаются, видишь ли, почему я не с ними, почему с Шумляевым! Этот сразу просёк, что звёздный час его наступил. Сам ко мне подошел и дружбу предложил. От чистого сердца. – Виталик усмехнулся, сказав последнюю фразу. Это, по-моему, была усмешка над самим собой. Я молчала, чувствуя, что услышала далеко не всю его исповедь.

– Ты бы видела, как он передо

мной распинался…И откуда столько слов откопал? Думает, я не знаю, зачем ему моя дружба нужна. Ещё одного единомышленника в свою шайку заполучить – это же для Шумляева просто верх удачи. А у меня, тем более, свои счёты теперь с Канарейкой и значит, по сути, я с ними должен быть.

– По сути ты теперь предатель. – Тихо заметила я, с трудом проглатывая застрявший в горле горький, сухой комок. – И ты никому теперь обратное не докажешь.

Он снова вскинулся как ужаленный:

– Я и не собираюсь никому ничего доказывать! Я никого не бросал, это меня все бросили в тяжелой ситуации! Какие же они мне друзья после этого?!

– А Шумляев, значит, настоящий друг?

Больше всего я боялась, что Виталик скажет «да». Тогда всё пропало – раз и навсегда. Даже я не вытащу его из этого болота. Однако Виталик ответил не скоро. Долго сидел, уставившись в одну точку, думал, вспоминал о чем-то.

– Нет…Ты знаешь, Шумляев – страшный человек…Никто из наших даже не представляет в полной мере – насколько. За то время, что я с ним пообщался, у меня чуть крыша не поехала. Никто даже не знает, возле какой бомбы замедленного действия мы все живем. А она ведь в любое время грохнет. И в первую очередь, кстати, по Канарейке прямой наводкой. Неужели он со своими супермозгами этого не чувствует?

Судя по голосу, Виталик ничуть не преувеличивал. По спине моей побежали мурашки, я сама не заметила, как присела на соседний верстак прямо напротив угрюмого Виталика.

– Ты…Ты в этом уверен?

– Уверен. Только не спрашивай, почему я не бегу, сломя голову, предупреждать своего лучшего друга об опасности. Во-первых, он мне не друг, а во-вторых, как я уже говорил, мозги у него свои есть в башке. Побольше, чем у нас всех нас, вместе взятых. Сам себя должен беречь.

– Значит, ты хочешь, чтобы он пострадал, да? Тебе это удовольствие доставит?

Я понимала, что так говорить сейчас нельзя. Тот шаткий мостик, который только что начал протягиваться между мной и Виталиком, мог рухнуть в одночасье благодаря моим переживаниям по поводу судьбы Вадима Канаренко. Своим возмущением я выдавала и своё неравнодушие к нему, которое, говоря по правде, было основано вовсе не на любви. Однако, остановиться я не смогла – иногда, в подобных ситуациях, совесть и справедливость начинали буквально извергаться из меня как лава из кратера взбунтовавшегося вулкана. И поток этот ничем нельзя было усмирить. Подумать только – Виталик! Мой Виталик, которого я всегда считала эталоном порядочности, неужели он смог так легко предать друга, приревновав к нему свою девчонку?! За весь наш разговор, как я успела заметить, Виталик ни разу не назвал Канарейку по имени, а ведь раньше он очень редко использовал в своей речи его прозвище. И как прежде восторженно и доверительно-тепло звучало в устах Виталика слово «Вадька», так же пренебрежительно-отчуждённо бросал он теперь – «Канарейка». Будто дразнился, обзывал своего недавнего друга как-то неприлично. А я ещё слишком хорошо помнила лицо Вадима, когда он приходил ко мне домой после ссоры с Виталиком. Я видела, как глубоко он расстроен и знала, знала, уверена была на сто процентов, что если бы не эта его гипертрофированная, безумная гордость, не больное, уязвлённое самолюбие, то в тот же вечер Вадим сам бы бросился мириться с Виталиком. Только вот просить прощения он не умел. Поэтому и происходила сейчас вокруг меня вся эта котовасия, которой, в принципе, могло бы и не быть. Но что бы ни случилось, в одном я была уверена: на месте Виталика Вадим никогда бы

не предал свою тусовку, не ушёл бы к отморозкам и, уж тем более, не желал бы зла Виталику. От того-то и было мне сейчас так обидно.

И Виталик понял…Неожиданно быстро он спрыгнул со своего верстака, шагнул ко мне и так крепко схватил за плечи, что я чуть не вскрикнула от боли. А ещё – от страха. Глаза у Виталика были совершенно бешенные.

– Значит, вот ты как обо мне думаешь?.. А я ведь тебе верил…Надеялся в душе, что хоть ты меня не осудишь…Значит, я предатель? Я сволочь?.. Ладно…

– Пусти! – Взвыла я, дёрнувшись в его руках, но он только крепче сжал пальцы.

– Нет, теперь ты меня выслушай. Ты знаешь, что если бы я хотел мести, от Канарейки бы уже мокрое место осталось? Ты хотя бы примерно представляешь, КАК Шумляев его ненавидит? Он ведь меня с этой целью в свою компанию и завлёк. Каждый день на мозги капает: «Ты теперь с нами, Канарейка тебя и в грош не ставит, отказался от тебя, унизил, уже вторую девчонку увёл, скотина… Неужели тебе не хочется с ним за всё рассчитаться? Это же просто так нельзя с рук спускать, слишком много он о себе возомнил, пора бы его на место поставить. Ты теперь с нами, а вместе мы – сила! От тебя мало требуется: пойди, зайди к нему вечерком, скажи, что хочешь серьёзно поговорить, вымани за дом, к забору. Он же без тормозов, он пойдёт, не испугается! Ну а там мы с пацанами его встретим и так уделаем, что он потом собственного имени вспомнить не сможет.»

Ты знаешь, сколько раз они меня на это подбивали?! Если бы я хотел, неужели я бы не воспользовался случаем? Почему же я, вместо того, чтобы мстить, всеми силами пытаюсь их отговорить? Ведь Шумляев реально свихнулся на почве мести всем Канаренко. У него две заветные мечты: Вадьку замочить и Варьку трахнуть! Он этим живёт, он часами может об этом рассуждать. Но для того, чтобы об этом знать, надо, оказывается, постоянно в их шайке находиться. А ведь наши и не подозревают, насколько все серьёзно. Думают: ну хулиганы и хулиганы. А когда опомнятся, поздно будет. Я себя как засланный агент там чувствую. Внушаю им, что за это посадить могут, а им по барабану. Особенно когда травку добудут. И начинают под кайфом планы строить. Слушать страшно…У них в крови это всё, понимаешь?

У Толяна старший брат на днях из тюрьмы вышел. Сидел за кражу со взломом. Так вот этим туда же прямая дорога, они ничего не побоятся, если в один прекрасный день им конкретно приспичит. И я им тогда даже в качестве посредника не понадоблюсь.

Виталик наконец-то разжал пальцы, и я тотчас же спрыгнула на пол, схватившись ладонями за сильно ноющие плечи. Теперь мы стояли, почти вплотную прижавшись друг к другу. Виталик пристально смотрел на меня сверху вниз, и я не отводила от него застывших в ужасе глаз.

– Уходи от них, Виталь…- Голос мой почему-то осип, я сама его едва расслышала. – Уходи, пока не поздно…Если начнется война, ты должен быть с нами, иначе тебя наши за компанию с Шумляевым уничтожат.

Он мотнул головой:

– Если начнется война, я должен знать, откуда ждать удара. Пусть лучше Шумляев мне доверяет, пусть считает своим другом. Всё равно в нашу тусовку я сейчас не вернусь.

– Почему?

– Ты знаешь – почему. – На миг лицо Виталика приобрело прежнее, отчуждённое выражение, и теперь уже я изо всех сил вцепилась ему в плечи, совсем забыв, что уйти отсюда он всё равно никуда не сможет.

– Подожди. Я… Ты…Мы…- Слова, как назло, то не находились, то лезли в голову все сразу. – Я хочу, чтобы ты знал…Я…Ты мне нужен, Виталик…Поверь, мне никто, кроме тебя не нужен. Прости меня, если сможешь…Я не хотела…Я…Поцелуй меня, пожалуйста…

Чёрные, густые брови Виталика изумлённо поползли вверх. После всей моей белиберды последняя просьба прозвучала более чем неожиданно. Однако растерянность его быстро прошла.

– Я не умею целоваться как Канарейка.

Вспомнив поцелуи Вадима, я как сейчас ощутила боль в губах.