Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
– О чём ты с ней будешь говорить? – Сомневаясь, спросил Виталик. Он начал немного оживать, видя, как уверен в себе его друг. Тот многозначительно усмехнулся:
– Это вас не касается, дети мои. Всё будет хорошо, доверьтесь своему ангелу-хранителю. Как только моя физиономия обретёт приличный вид, я вам покажу такой спектакль, который вы в театре ни за какие деньги не увидите. Как твою маму зовут, Ксюш?
– Ольга Михайловна.
– Ольга Михайловна, очень прекрасно. Считайте, что она вас уже простила. Слово Вадима Канаренко.
Не знаю почему, но я ему
В приподнятом настроении убирали мы с Виталиком всё, что осталось после нашего чаепития: промыли и поставили обратно в сушилку чашки, вернули в шкаф конфеты с печеньем, вытерли со стола крошки.
– А это что? – Виталик взял с края кухонного стола оставленное мною печенье.
Я объяснила:
– Хотела Нике дать, а она не захотела, только понюхала. Куда его теперь девать? Выкидывать жалко.
– Ха!.. Угостила она Нику. – Виталик подкинул печенье в руке и пошёл в комнату. – Вадь, дай Нике печенье, она его уже носом намочила!
– Не понял…
– Чего тут непонятного? Ксюша хотела её угостить.
– А-а. Давай. Ника! Ника!
Ника будто ждала этого сигнала – подскочила с подстилки и опрометью рванула к хозяину.
– На. – Вадим протянул ей печенье, и на моих изумлённых глазах она проглотила его, практически не жуя.
– А я подумала, она просто не хочет…
– Она? Не хочет? – Канарейка рассмеялся, лаская собаку обеими руками. – Да она такая же сластёна, как и ваш покорный слуга! Я же тебе вчера рассказывал. Пищу Ника только из моих рук принимает. Если меня дома нет, ни родители, ни Варька с Никитой её есть не смогут заставить. Уже проверено тысячу раз.
Действительно, как это я могла забыть наш вчерашний разговор? Ведь тогда ещё восхищалась собачьей преданностью и умилялась над взаимной любовью Вадима и Ники. Сейчас я так же подумала о том, как это здорово, когда между человеком и животным возникает подобная гармония душ. Это вселяет в сердце надежду на то, что мир наш обязательно выживет, пока в нём есть место доброте.
Время протекало спокойно и безмятежно. Разговоры наши больше не носили опасного характера – текли по мирному руслу. В конце концов, нашей с Виталиком целью было развлекать больного товарища, а не вести с ним бесконечные дискуссии. Душой и телом мы просто отдыхали сейчас от всего: от родительских лекций, от утомительно длинных уроков в школе и от всей мирской суеты в целом. Вадим умел поднимать настроение – получалось у него это легко и ненавязчиво. Он постоянно о чём-то рассказывал, причём делал это очень увлекательно, в лицах изображая то одного, то другого. Слушать Канарейку можно было бесконечно.
Около часа дня пришла врач. Пока она осматривала Вадима, мы с Виталиком, проявив деликатность, вышли в другую комнату. Это была гостиная и, насколько я успела заметить, спальня родителей. Обои здесь были шикарные – коричневые с золотом. На окнах висели такого же цвета тяжёлые шторы. Мягкая мебель:
Не меньшей фотогеничностью обладала и Варя. Лицо её, запечатлённое на снимке, ласкало взор, смотреть на него тоже можно было бесконечно. Этакая русская красавица. Или русалка, чудом принявшая человеческий облик…Снова сердце моё кольнула чёрная зависть к Варвариной красоте, и я переместила взгляд на фотографию Никиты. Вот кого я видела впервые! Миловидный, круглолицый мальчишка с забавными веснушками на носу. Трудно определить, на кого он похож – в нём смешались черты сразу обоих родителей, и они ещё не совсем сформировались для того, чтобы можно было представить Никиту взрослым.
В комнате Вадима врач провела минут десять – не больше. Проводив ее и закрыв дверь, мы вернулись к больному.
– Ну чего?
Канарейка указал на квадратный листок бумаги, сиротливо примостившийся с краю кровати.
– Чего это?
– Направление на УЗИ почек.
– Всё так серьёзно?
– Да пошла она. – Вадим скомкал листок в ладони и кинул за спину. – Больше мне делать нечего, только по больницам мотаться. С детства ненавижу больницы, один запах лекарственный с ума уже сводит!
– А если всё правда серьёзно, Вадь? – Виталик проводил взглядом летящий комок бумажки с откровенным сожалением.
– Да ну. Пройдёт. На мне как на собаке всё заживает! Вот сейчас даже уже лучше гораздо.
– В школу-то завтра сможешь дойти?
– Разумеется. Я тут одурею в четырёх стенах больше суток находиться.
О том, что мне пора домой, я вспомнила только в половине третьего, когда очередную нашу оживлённую беседу прервал звонок в дверь. Это вернулась из школы Варя, а вместе с ней и целая толпа ребят, явившихся навестить Канарейку. Тут были в сборе почти все участники вчерашнего побоища, а так же Маринка Фадеева и ещё две незнакомые мне девчонки – вероятно, такие же любительницы закрываться в физкультурной раздевалке. Организованным стадом они вошли, заполонив собой всю квартиру, и я вдруг самой себе показалась тут лишней.
– Вы чего в школе не были? – Сходу обратился ко мне и Виталику Миша Раскопин. – Марго рвёт и мечет, нас всех сегодня к себе вызывала. Ей из милиции вчера позвонили и обо всём доложили, прикиньте? Криков было, воплей. Ещё до вас троих она не добралась.
– Успеет. – Подавленно отметил Виталик. Он тоже знал, что мне пора уходить, пока ещё есть время, и это ощутимо отражалось на его настроении. На прощание Вадим не забыл напомнить нам, что отношения с моей мамой он непременно наладит, как только оклемается от синяков. Это немного утешало. Немного…