Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
– Ты сама? Интересно. – Опять повторил Виталик уже мягче. Теперь он глядел на меня, не отрываясь. – И каким же на самом деле я предстал в глазах твоей мамы?
– Настоящим. Я ей рассказала, что ты взял на себя мою вину тогда, в милиции, и что твои родители платили штраф за неё и папу.
– А Канарейка? О нем ты что сказала?
– Тоже правду. Теперь мама его презирает и очень расстраивается, что так обманулась.
– А я?
– Что – ты?
– От моего рыцарского жеста твоя мама случайно не прослезилась?
В голосе Виталика снова зазвучал сарказм. И это после того, как я уже начала верить в благополучный исход нашего диалога.
– Нет. – Бросила я, невольно подстраиваясь под его тон. – Она просто мне поверила.
Тут я запнулась, сама не зная отчего и чувствуя, как приливает к щекам кровь, мысленно прокляла себя за самонадеянность. Виталик понял причину моего смущения, однако не проявил больше никакой негативной реакции.
– Значит, меня помиловали. – Заключил он бесстрастно и, отвернувшись, уставился на хорошо изученные мною плакаты.
– Да. Ты не рад? – Я попыталась вернуть его внимание обратно к себе. Не вышло – на меня Виталик не взглянул.
– Нет, почему. Я очень рад. Теперь хоть кто-то не считает меня сволочью.
Разумеется, он имел в виду ребят. Это они сейчас открыто негодовали и возмущались по поводу измены Виталика. Промолчать я не смогла.
– А что ты прикажешь о тебе думать? Если ты поссорился с Канарейкой, это не значит, что ты в праве…
– Это никого не касается! – Неожиданно грубо оборвал меня Виталик, как там, в Доме Офицеров, накануне того рокового спектакля, перевернувшего в наших отношениях всё с ног на голову.
– Какое они имеют право меня осуждать? Они меня разве поддержали после того, что случилось? Они меня утешили? Чёрта с два…Когда я из ДК смотался, хоть бы кто-то за мной пошёл, остановить попытался…Не-ет, они все с Канарейкой остались, будто он ничего особенного не совершал, будто это так и надо было! Я на двести процентов уверен, они ему и слова в укор не сказали. А теперь зато возмущаются, видишь ли, почему я не с ними, почему с Шумляевым! Этот сразу просёк, что звёздный час его наступил. Сам ко мне подошел и дружбу предложил. От чистого сердца. – Виталик усмехнулся, сказав последнюю фразу. Это, по-моему, была усмешка над самим собой. Я молчала, чувствуя, что услышала далеко не всю его исповедь.
– Ты бы видела, как он передо мной распинался…И откуда столько слов откопал? Думает, я не знаю, зачем ему моя дружба нужна. Ещё одного единомышленника в свою шайку заполучить – это же для Шумляева просто верх удачи. А у меня, тем более, свои счёты теперь с Канарейкой и значит, по сути, я с ними должен быть.
– По сути ты теперь предатель. – Тихо заметила я, с трудом проглатывая застрявший в горле горький, сухой комок. – И ты никому теперь обратное не докажешь.
Он снова вскинулся как ужаленный:
– Я и не собираюсь никому ничего доказывать! Я никого не бросал, это меня все бросили в тяжелой ситуации! Какие же они мне друзья после этого?!
– А Шумляев, значит, настоящий друг?
Больше всего я боялась, что Виталик скажет «да». Тогда всё пропало – раз и навсегда. Даже я не вытащу его из этого болота. Однако Виталик ответил не скоро. Долго сидел, уставившись в одну точку, думал, вспоминал о чем-то.
– Нет…Ты знаешь, Шумляев – страшный человек…Никто из наших даже не представляет в полной мере – насколько. За то время, что я с ним пообщался, у меня чуть крыша не поехала. Никто даже не знает, возле какой бомбы замедленного действия мы все живем. А она ведь в любое время грохнет. И в первую очередь, кстати, по Канарейке прямой наводкой. Неужели он со своими супермозгами этого не чувствует?
Судя по голосу, Виталик ничуть не преувеличивал. По спине моей побежали мурашки, я сама не заметила, как присела на соседний верстак прямо напротив угрюмого Виталика.
– Ты…Ты в этом уверен?
– Уверен. Только не спрашивай, почему я не бегу, сломя голову, предупреждать своего лучшего друга об опасности. Во-первых, он мне не друг, а во-вторых, как я уже говорил, мозги у него свои есть в башке. Побольше, чем у нас всех нас, вместе взятых. Сам себя должен беречь.
– Значит, ты хочешь, чтобы он пострадал, да? Тебе это удовольствие доставит?
Я понимала, что так говорить сейчас нельзя. Тот шаткий мостик, который только что начал протягиваться между мной и Виталиком, мог рухнуть в одночасье благодаря моим переживаниям по поводу судьбы Вадима Канаренко. Своим возмущением я выдавала и своё неравнодушие к нему, которое, говоря по правде, было основано вовсе не на любви. Однако, остановиться я не смогла – иногда, в подобных ситуациях, совесть и справедливость начинали буквально извергаться из меня как лава из кратера взбунтовавшегося вулкана. И поток этот ничем нельзя было усмирить. Подумать только – Виталик! Мой Виталик, которого я всегда считала эталоном порядочности, неужели он смог так легко предать друга, приревновав к нему свою девчонку?! За весь наш разговор, как я успела заметить, Виталик ни разу не назвал Канарейку по имени, а ведь раньше он очень редко использовал в своей речи его прозвище. И как прежде восторженно и доверительно-тепло звучало в устах Виталика слово «Вадька», так же пренебрежительно-отчуждённо бросал он теперь – «Канарейка». Будто дразнился, обзывал своего недавнего друга как-то неприлично. А я ещё слишком хорошо помнила лицо Вадима, когда он приходил ко мне домой после ссоры с Виталиком. Я видела, как глубоко он расстроен и знала, знала, уверена была на сто процентов, что если бы не эта его гипертрофированная, безумная гордость, не больное, уязвлённое самолюбие, то в тот же вечер Вадим сам бы бросился мириться с Виталиком. Только вот просить прощения он не умел. Поэтому и происходила сейчас вокруг меня вся эта котовасия, которой, в принципе, могло бы и не быть. Но что бы ни случилось, в одном я была уверена: на месте Виталика Вадим никогда бы не предал свою тусовку, не ушёл бы к отморозкам и, уж тем более, не желал бы зла Виталику. От того-то и было мне сейчас так обидно.
И Виталик понял…Неожиданно быстро он спрыгнул со своего верстака, шагнул ко мне и так крепко схватил за плечи, что я чуть не вскрикнула от боли. А ещё – от страха. Глаза у Виталика были совершенно бешенные.
– Значит, вот ты как обо мне думаешь?.. А я ведь тебе верил…Надеялся в душе, что хоть ты меня не осудишь…Значит, я предатель? Я сволочь?.. Ладно…
– Пусти! – Взвыла я, дёрнувшись в его руках, но он только крепче сжал пальцы.
– Нет, теперь ты меня выслушай. Ты знаешь, что если бы я хотел мести, от Канарейки бы уже мокрое место осталось? Ты хотя бы примерно представляешь, КАК Шумляев его ненавидит? Он ведь меня с этой целью в свою компанию и завлёк. Каждый день на мозги капает: «Ты теперь с нами, Канарейка тебя и в грош не ставит, отказался от тебя, унизил, уже вторую девчонку увёл, скотина… Неужели тебе не хочется с ним за всё рассчитаться? Это же просто так нельзя с рук спускать, слишком много он о себе возомнил, пора бы его на место поставить. Ты теперь с нами, а вместе мы – сила! От тебя мало требуется: пойди, зайди к нему вечерком, скажи, что хочешь серьёзно поговорить, вымани за дом, к забору. Он же без тормозов, он пойдёт, не испугается! Ну а там мы с пацанами его встретим и так уделаем, что он потом собственного имени вспомнить не сможет.»
Ты знаешь, сколько раз они меня на это подбивали?! Если бы я хотел, неужели я бы не воспользовался случаем? Почему же я, вместо того, чтобы мстить, всеми силами пытаюсь их отговорить? Ведь Шумляев реально свихнулся на почве мести всем Канаренко. У него две заветные мечты: Вадьку замочить и Варьку трахнуть! Он этим живёт, он часами может об этом рассуждать. Но для того, чтобы об этом знать, надо, оказывается, постоянно в их шайке находиться. А ведь наши и не подозревают, насколько все серьёзно. Думают: ну хулиганы и хулиганы. А когда опомнятся, поздно будет. Я себя как засланный агент там чувствую. Внушаю им, что за это посадить могут, а им по барабану. Особенно когда травку добудут. И начинают под кайфом планы строить. Слушать страшно…У них в крови это всё, понимаешь?