Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
Но вот занавес закрылся, и вся наша юная актёрская труппа гурьбой двинулась за кулисы. Виталик шёл где-то в стороне от меня, на ходу срывая с себя шапку, бороду, приклеенный красный нос, и я, запинаясь об путающихся под ногами «гномиков» и «козлят», никак не могла к нему пробраться. Липкий, холодный страх овладевал мною всё сильней и сильней. Виталик даже не пытался оглянуться, поискать меня глазами – он шёл быстро, решительно, почти бегом, и я уже не осознавая, что делаю, окликнула его по имени:
– Виталь!
Мой голос улетел в никуда и растворился в пространстве – Виталик его не услышал. А может, не
– Подожди. – Бросил он беспечно. – Сейчас разберёмся.
Упаси меня боже от подобных разборок!
Они встретились только возле двери гримёрки. Там, не говоря ни слова, Виталик остановился, чуть ли не врезавшись в закрытую дверь. Потом медленно повернулся к Вадиму… Стоя в толпе, я издали увидела его глаза и уже поняла, что сейчас произойдёт…Ребята вокруг даже ахнуть не успели – короткий, сильный удар отбросил Канарейку прямо на них. Расступись они – и он непременно грохнулся бы на пол. Где-то рядом раздалось несколько испуганных девичьих визгов. Толпа зашумела, заволновалась, недоумевая, что происходит.
Вадим оттолкнулся от поддерживающих его рук, поднялся, потирая до крови разбитую нижнюю губу, и подошел, не спеша, к Виталику. Тот ждал его молча, вовсе не думая уходить. Ждал и смотрел прямо в глаза – холодно, не моргая, с глубоко затаённой яростью. Пауза длилась всего пару секунд, а нам казалось – целую вечность уже стоят Вадим и Виталик друг против друга. Я чувствовала, что должна непременно вмешаться в ситуацию, предотвратить нечто страшное между двумя лучшими друзьями, однако ноги мои отказывались мне подчиняться, они буквально приросли к полу, и тело сделалось чужим, ватным, я его совсем не ощущала. Только в висках больно стучала кровь: доигралась…доигралась…доигралась…
Все вокруг также притихли, ожидая продолжения конфликта. Можно было не сомневаться в том, что сейчас здесь произойдет настоящая драка – зная канарейкин нрав, иного исхода дела представить никто не мог. И тем не менее… Постояв безмолвно ещё некоторое время, Вадим вдруг усмехнулся презрительно, ладонью вытер с подбородка кровь, оглядел руку, будто удивляясь тому, что умудрился чем-то её запачкать. Виталик по-прежнему молчал, наблюдая за ним и, кажется, очень желал какой-либо провокации со стороны друга.
– Ребята, вы что?! – Отчаянно прозвучал в общей массе голос Снегурочки-Маринки.
– Давай… - Игнорируя всех собравшихся и меня в том числе, Виталик шагнул к Вадиму ещё ближе и чуть ли не грудью уткнулся в его грудь. – Давай…
– Чего тебе дать, Павлецкий? – Вадим был абсолютно спокоен, или же просто умело играл на публику. – Ты уж толкни меня давай, что ли…. Чего ждёшь-то? Я тебя бить не буду, не жди.
Кулаки Виталика судорожно сжались, на скулах от досады заходили желваки. Вот таким я его точно никогда не видела, это был совсем другой, незнакомый мне человек. И я вдруг с горечью подумала о том, что того, прежнего Виталика мне больше не видать как своих ушей. Будь ты проклят, Канарейка, со своим ящиком!... И я тоже хороша… Дрянь…Другим словом не назовёшь…
– Ребята…Разойдитесь…Разойдитесь… – Отодвигая с дороги детей, к двери гримёрной торопливо пробиралась Татьяна Евгеньевна. Ещё толком не понимая, что происходит, она уже видела общий переполох и потому спешила. Одного взгляда на перекошенное ненавистью лицо Виталика и на разбитую губу Вадима было достаточно для того, чтобы ясно представить себе картину разыгравшейся тут драмы.
– Мальчики, что вы делаете? – Воронина встала между Вадимом и Виталиком, поочерёдно глядя то на одного, то на другого. – Виталик… Вадим… Успокойтесь!
– Да я спокоен, Татьяна Евгеньевна. – Заверил учительницу Канарейка, глядя, почему-то, по-прежнему на Виталика через её плечо. – Это по нему психиатр плачет.
Виталик дёрнулся, было, вперёд, однако Воронина вовремя схватила его за плечи:
– Перестань. Успокойся. Да что же с вами такое происходит, в конце концов?! Виталик…
Тот будто и не слышал голоса Татьяны Евгеньевны – настолько поглощён был своими эмоциями. Не пытаясь, впрочем, отстранить от себя Воронину, Виталик не сводил с Вадима горящих глаз.
– Ты… Видеть тебя больше не хочу… Ты понял, сволочь?... Ты мне не друг… И никогда им не был.
Казалось, эти убийственные слова не производят на Канарейку никакого впечатления. Он как будто и не верил даже Виталику – слушая его, понимающе кивал головой: да, да, мол, болтай-болтай, я на дураков не обижаюсь. Виталик хорошо понимал это выражение на его лице и свирепел еще больше.
– Чего ты молчишь?... Думаешь, ты самый умный? Тебе всё можно, да?
– Дурак ты, Павлецкий. – Бесстрастно заключил Вадим и, не говоря больше ни слова, дёрнул дверную ручку.
Я не помнила, как ноги отнесли меня в нашу, девичью гримёрку. Случившееся не укладывалось в голове, однако, сердце уже реагировало на всё, осознавая величину катастрофы. Итак, произошло то, чего я больше всего боялась. Виталик всё видел и все понял. Бедный, и как только у него хватило сил выдержать представление до конца, ничем не выдавая своего душевного состояния на сцене?! А я?.. Чего же я наделала?!.. Стоило так долго внушать себе отвращение к Канарейке, убеждать самоё себя в его ненадёжности и распущенности, размышлять о своём отношении к Виталику… Чего мне дал этот дурацкий аутотренинг, если в любое время, в любом месте, где бы мы ни оставались с Вадимом наедине, я начинала нервничать и смущаться?! Можно сколько угодно обвинять его одного, но я-то сама?! Я ли не отвечала на его поцелуи, забыв обо всём на свете?! Я ли не умирала от блаженства, наслаждаясь его восхитительной близостью?! Сучка… Похотливая самка, недостойная серьёзных, высоких чувств! Так и придётся мне всю жизнь быть чьей-то игрушкой, потому что настоящей, великой любви я не заслуживаю! Прав был Вадим, когда не верил мне… Абсолютно прав… Но что же, ЧТО ЖЕ МНЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ?!
Не было никакой охоты соблюдать приличия и стесняться окружающих – уткнувшись лицом в жёсткий ворс диванчика, я рыдала в голос. Возле меня кто-то присаживался, гладил по плечам, пытаясь поднять – я вырывалась и снова падала ничком, не желая никого видеть, не в состоянии слушать кого бы то ни было. Только что я лишилась очень важного и ценного. Я словно похоронила самого близкого, жизненно необходимого мне человека, без которого лёгкие отказывались поглощать кислород, а душа разрывалась на части, истекая кровью. Одна… Одна… Теперь одна, как Робинзон Крузо на необитаемом острове. И некуда деваться от этого вынужденного одиночества, некуда бежать…