Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
– Да не бойся ты меня. Выйти дай.
Уже взявшись за дверную ручку, он внезапно обернулся:
– А ты не расстраивайся, Ксюш. Я вас с Виталькой обязательно помирю. Я дров наломал, я и разберусь.
– Интересно, как ты нас помиришь, если сам идти к Виталику не собираешься и объяснять ему ничего не хочешь?
– Я, кажется, сказал, что вас друг с другом помирю. При чём тут я?
– И как же?
– А это мои проблемы. Ты просто поверь. И, ради бога, не надо плохо обо мне думать. Я никому намеренно зла не желаю.
Когда Вадим ушёл, я ещё долго не могла прийти в
Жизнь уже не казалась мне мрачной. Мама засыпала меня вопросами сразу, как только за Вадимом закрылась дверь. Зачем он приходил? Почему такой грустный? Что между нами произошло? Не поссорились ли мы случайно? Но мне не хотелось ничего ей объяснять, и я ограничилась одним лишь веским обещанием:
– Всё теперь будет хорошо, мам.
И, улыбаясь самой себе, почему-то снова вспоминала Вадима. Всё-таки он неисправим… Чистосердечно раскаиваясь в содеянном, открыто признавая себя виноватым, он, тем не менее, так и не попросил у меня прощения…
Глава 27
Понедельник, как правило, всегда день тяжёлый. Буквально всё, что случается в понедельник само по себе уже вызывает в душе ощущение бесполезности и какое-то патологическое уныние, незаметно граничащее с откровенной депрессией. Запутанно, конечно, я мыслила. И стыдно даже было поддаваться такому настроению в моём возрасте. Но что же делать, если в пятнадцать лет любая житейская неприятность кажется трагедией?.. Может быть потом, когда-нибудь, сидя перед камином с вязанием в морщинистых, старческих руках, я буду улыбаться, с умилением вспоминая свои подростковые терзания. Тогда я буду мудрой, спокойной женщиной – такой, какой является сейчас моя мама. Хотя и она в своём, далеко уже не юном возрасте, до сих пор не отучилась превращать муху в слона. Так чего же тогда говорить обо мне?
Этот понедельник выдался самым тяжёлым в моей недолгой жизни. Не так страшен теперь, правда, был подъём в семь часов утра, нисколько не пугали предстоящие пять дней учёбы. Собираясь этим утром в школу, я думала о том, что весь путь туда мне придётся сегодня проделать одной. Никто не встретит меня возле дома Виталика, никто не посмотрит в глаза с преданно-собачьим обожанием. И в школе, на переменах я тоже буду ходить по коридорам в гордом одиночестве. Но это ещё полбеды, ведь на всех уроках мы с Виталиком до этого дня сидели за одной партой. Как же теперь? Допустим, я останусь на своём месте… Я не откажусь так легко от возможности помириться с Виталиком, но вдруг он сам этого не захочет?
Почти всю дорогу я решала в уме эти сложнейшие психологические ребусы. Как я и ожидала, Виталик меня нигде не встретил. Проходя мимо хорошо знакомого мне дома, я с тоской поглядела на то место, где он обычно стоял. Пустота…Такая же холодная и тёмная, как и в моей душе… Каково же, должно быть, душе Виталика? Там, наверное, целая бездна, трясина боли и отчаяния! Бедный мой Ромео… Как же мне заслужить твоё прощение? Какие слова подобрать для того, чтобы объяснить всё правильно? Я ведь и себе толком не могла ничего объяснить.
– Привет!
Два голоса прозвучали возле уха почти хором, и я, подняв голову, увидела перед собой Мишу Раскопина и рыжую Ленку Масловскую. Надо же… А я и не знала, что они – парочка.
– Привет. – Безжизненно уронила я, но не остановилась, только шаг немного сбавила.
– Смотрим – чешет как вездеход, под ноги уставилась, ничего вокруг не видит! – Ленка как всегда была весёлой и оживлённой, словно купающийся в первой весенней луже молодой воробей. Чёрт знает, почему мне в голову пришло именно такое дурацкое сравнение? Может потому что Ленка – маленькая, вертлявая, остроносая, с первого дня напоминала мне пичужку.
– Чего грустная такая? – Миша вёл себя сдержанней. Понимал, вероятно, моё состояние. – Не помирились ещё с Виталькой?
О моей трагедии знала, кажется, вся Бахча. Я медленно покачала головой:
– Нет… Когда бы я успела?
– М-да…- Помолчав, вымолвил Раскопин. – Обидно-то как… Такая пара из вас хорошая была.
– Из вас – тоже. – Непонятно для чего брякнула я вдруг. Они даже смутились на какое-то мгновение, не зная, что ответить. Первой опомнилась Лена – глубоко вдохнув, выдохнула изо рта клубок густого пара:
– Ой… Ну и прохвост же Канарейка! Ну спрашивается вот, зачем ему это было надо, а? Любовь его, что ли, неземная обуяла? Разве так с друзьями поступают? Прямо озабоченный он какой-то…
По тому, с какой легкостью Ленка осуждала Вадима, можно было сделать вывод, что она – одна из немногих, не успевших или принципиально не захотевших стать его мочалкой. Не только я, оказывается, такая умная. Хотя… Я-то как раз дура… Вот Ленка молодец… У нее есть Мишка…В меру симпатичный, в меру серьёзный парень, другого ей не надо. А вот я совсем забегалась, заметалась между двух огней, сама не знаю, чего хочу… Но вообще, надо будет при случае поинтересоваться у Ленки, заигрывал ли с ней Канарейка, и пытался ли он отбить её у Раскопина? Может, она просто не в его вкусе, так чего же я тогда ей восхищаюсь? Её бы на моё место, в ящик… Это не Ворону играть.
– Вот ты, Миш, - продолжала Лена тем временем, - ты с Канарейкой дружишь ведь давно. Почему ты на него повлиять не можешь? Он вчера с вами был – весёлый такой, будто ничего не случилось. И вы ему ни слова не сказали, на упрекнули ни в чём?
– А зачем? – Мишка с грустью смотрел куда-то вдаль.
– Как – зачем? Вы же друзья.
– Лен, наши нравоучения Вадьке до фонаря. А сам себя он уже и так наказал.
– Интересно, как это он себя наказал?
– Ты не поймёшь.
Больше Миша ничего не добавил к тому, что сказал, и Ленка обиженно надула маленькие розовые губки: