Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
Всё это время Маринка говорила тихо, с печалью в голосе, а тут вдруг рассмеялась, прижимая ладони к порозовевшим щекам.
– А я… У меня коленки от счастья задрожали… Стою перед ним – и поверить не могу в такое чудо. «Зачем же, - кричу, - так долго ждать?! Я и сейчас согласна!»…
Господи, мы с ним до сих пор тот случай вспоминаем и смеёмся. Шутка у нас даже между собой такая осталась:
«Ну что, Марин, в ЗАГС-то когда пойдём?»
«Ты же сам сказал – после школы. Дай хоть образование получить!»
Но это всё шутки. А на самом деле… Позови он меня серьёзно замуж – помчусь, не думая, сломя голову. Хотя и понимаю прекрасно, что муж из Вадьки будет никудышный. И сейчас, и потом, сколько бы лет ни прошло, он всю жизнь будет гулять. Даже, может, и не желая того, будет изменять. Потому что не одна я такая умная.
Маринка умолкла, задумавшись о чём-то, и мне показалось, что говорить она больше не будет. Однако пауза длилась недолго. Вспомнив нечто очень важное и сокровенное, Маринка снова подняла голову, пристально взглянула на меня:
– Скажи, он классно целуется, да?
Не ожидавшая такого вопроса, я растерялась и ничего не ответила, а Маринка, вроде бы и не нуждаясь в моей оценке способностей Канарейки, продолжала захлёбываться восторгом:
– По себе знаю, когда он целует – сопротивляться смысла не имеет и отказать невозможно. Я после пары таких вот поцелуев голову напрочь потеряла и отдалась ему. Это на дискотеке было в Звёздном Городке. Мы тогда ещё со звёздновскими дружили, каждую субботу к ним в Дом Космонавтов ходили. Теперь вот не ходим, жалко… Дурацкая эта война… Так вот, о чём я?.. А, ну да… Там он меня и затащил в мужской туалет. Такая романтика вроде бы… И больно так… Он, правда, особо и не интересовался, как я себя чувствую. Знал, что не откажу. С тех пор и понеслось. Теперь уже не больно, теперь здорово. В сексе Вадька просто супер, такие вещи вытворяет – уму непостижимо. Это, я слышала, его Анжелка Алексеева научила, шлюха звёздновская. Вадька с ней до начала войны путался, ему тогда, по-моему, и пятнадцати-то не исполнилось.
Маринка опять ненадолго замолчала. Я боялась нарушить в её душе лирический настрой и сидела, почти не дыша. Чувствовалось, что Маринка ещё не выговорилась до конца, что-то беспокоило её, не давало закрыть тему.
– Меня за глаза, наверное, тоже шлюхой считают, как Анжелку. Но я не такая, Ксюш. Вадька у меня первым был. И я ни с кем, кроме него, никогда не спала. А ведь была возможность и не раз. Но я не хочу. После него никого нормально не воспринимаешь. Он такой… Необыкновенный… Хотя, по сути, типичный бабник. Ни одной юбки не пропустит, ни одной мало-мальски хорошенькой мордашки без внимания не оставит. И, что самое горькое, ему все легко, без боя сдаются, так же как и я. Ты вот сильнее. Ты молодец. У вас было что-нибудь с Виталькой?
Неожиданный переход от собственной судьбы к моей скромной персоне опять же поверг меня в растерянность. Но после Маринкиных откровений было бы нечестно скрытничать, тем более, что стыдиться мне было нечего.
– Нет, не было.
– А с кем-нибудь? Ну, до него, раньше?
– Нет. Ни разу.
– Вот это да…- В светло-зелёных, почти салатовых глазах Маринки блеснуло что-то похожее на сострадание. Но тут же погасло, и теперь она смотрела на меня с грустной улыбкой взрослой, всё на свете познавшей женщины. И я сама себе под этим покровительственным взглядом показалась вдруг наивной маленькой девочкой, играющей в куклы и переживающей по пустякам.
– Ты прямо антиквариат. – Непонятно, то ли комплиментом была эта фраза в устах Маринки, то ли насмешкой. – Просто тебе повезло в своё время – не встретился на пути такой вот… плейбой.
– Теперь зато встретился. – Хмуро заметила я.
– Не поддавайся, Ксюш. – Очень серьёзно вдруг попросила меня Марина (А может быть совет дала?). – Я понимаю, вижу – Вадька тебя влечёт. Как меня, как многих других девчонок. Но это мираж. Если ты когда-нибудь ему уступишь, долго потом будешь страдать. Ты только сердце себе разобьёшь, а взамен ничего ровным счётом не получишь. Если решишь в один прекрасный день лишиться девственности, делай это с Виталькой. Он тебя любит по-настоящему и больно никогда не сделает. А Вадька… Он только берёт. Как Наполеон. И ничего не возвращает, никакой отдачи от него не дождёшься. Он, конечно, классный, умеет многое…Но думает в основном только о себе. Не знаю, как бы Виталька себя повёл на его месте, но с ним, Ксюш, мне кажется, ты была бы счастлива.
Вот так… Казалось, наша интимная беседа длилась несколько часов, а уложилась она на самом деле в одну-единственную большую перемену. Поняла и усвоила я для себя многое, а самое главное – лишний раз убедилась в том, что парня лучше, чем Виталик мне никогда не встретить. И верх безрассудства – бросать его без борьбы, даже не объяснившись с ним как следует, не сказав ни слова в своё оправдание.
Вся беда заключалась в том, что Виталик бегал от меня как от чумы. И в этот и в другие, последующие дни, он так и не дал мне возможности объясниться – приходил в школу раньше всех, однако в класс заходил только со звонком и выбегал на перемену сразу же по окончании урока. Искать его по многочисленным коридорам было бесполезно, да я и не пыталась уже этого делать.
Острая боль в груди постепенно сменилась тупой, хронической. Казалось, теперь она поселилась во мне навечно и с ней вполне можно было существовать: двигаться, разговаривать с окружающими и даже учиться кое-как. Именно кое-как, потому что оба мы – и я, и Виталик словно договорились и задались целью в скором времени превратиться в законченных двоечников. Если я ещё хоть как-то держалась, пытаясь усвоить текущий материал программы, то Виталик словно ополоумел – на моих глазах из урока в урок он систематически хватал пару за парой, и мне казалось, что это ни что иное, как расчётливая месть с его стороны. Ловкий, болезненный удар по моей совести. Что ж, способ отомстить мне был выбран весьма удачно – я невольно представляла, что творится теперь каждый вечер в несчастливой семье Павлецких, и к горлу подкатывался горький комок. Застревал в нём и стоял долго-долго. Это была настоящая пытка. Желая прекратить её, я собиралась духом и начинала бегать за Виталиком. Мне даже удавалось иногда задержать его на несколько мгновений, но не больше. Любая моя фраза, заранее продуманная и отрепетированная, сходу обрывалась коротким, сплюнутым сквозь зубы словом: «Отстань…»
И после этого уже не имело смысла что-либо говорить и оправдываться абсолютно не хотелось. Виталик замкнулся в себе. В эти дни он отдалился не только от меня, но и от всей нашей компании в целом. Этот его поступок ещё можно было понять – как-никак, лидером тусовки являлся Вадим, а все отношения с ним Виталик так же безжалостно разорвал после того злополучного спектакля. Но то, что Виталик, поссорившись с другом, начал вдруг общаться с Толяном Шумляевым, повергло всех нас в шок.
Тем не менее, это было правдой. И в школе, и на улице их всё чаще и чаще видели вместе. Ребята негодовали, возмущались, открыто стали называть Виталика предателем. А я слушала это и сжималась, будто ждала удара в спину, будто оскорбляли меня, а не его. Ведь именно я была во всём виновата. Моя слабость, моя проклятая несдержанность… Ведь стоило мне дать Вадиму отпор с самого начала – там, в подъезде, когда он прижал меня к щитку. Стоило бы дать ему пощёчину и, может быть, он бы не осмелился повторить свой поцелуй в этом проклятом ящике. А так, что его обвинять во всех смертных грехах? Сама хороша. Спровоцировала… И теперь вот, как итог – полная карусель. Всё переставлено с ног на голову. Виталик – в стае шакалов-ренегатов, я вообще сама по себе. Только Канарейка как всегда на высоте. Всё случившееся его словно и не коснулось ни коим образом.
Изредка встречая Вадима то тут, то там, я замечала, что ведёт он себя по-прежнему непринуждённо. Все его привычки остались теми же. Он как будто не замечал меня, только проходя мимо коротко, вежливо здоровался и мне всякий раз хотелось вцепиться ему в рукав, дернуть изо всех сил: «Ты же обещал помирить меня с Виталиком! Когда же ты это сделаешь, чёртов трепач?!»
Однако приходилось сдерживаться. Не хватало ещё привлекать внимание окружающих и снова становиться притчей во языцех. Голова шла кругом. Ворочаясь с боку на бок бессонными ночами, я без конца задавала себе один и тот же Чернышевский вопрос: «ЧТО ДЕЛАТЬ?» Как вернуть Виталика – пусть даже не к себе, а хотя бы в компанию. Ведь то, что он сделал, было ужасно. Шумляев с двумя своими дружками – Генкой Ковальчуком и Викингом, на полном серьёзе, оказывается, считались отморозками, лишёнными самых простых человеческих качеств – честности, порядочности и справедливости. От того-то было всем дико видеть в их обществе Виталика Павлецкого, обладающего вышеперечисленными достоинствами в полной мере. Это больше всего мучило меня, лишало покоя и аппетита, медленно сводило с ума.