Ровесники. Герой асфальта
Шрифт:
– А мы ведь вчера к нему ходили, ты знаешь?
Вот это было уже интересно. Сердце моё бухнуло и упало куда-то в область живота. Я во все глаза уставилась на Маринку:
– К кому? Кто ходил?
– Да мы с Татьяной Евгеньевной. К Витальке.
– Ну и…? – Я затаила дыхание.
– Чего – ну и? Глухо как в танке. Он сперва сразу же хотел дверь закрыть перед нами, но потом, видно, совестно стало. Всё-таки Воронину-то он уважает. Только дальше прихожей всё равно нас не впустил, прямо там слушал. Мы ему все как есть рассказали. Как ты плакала там, в гримёрке. И про Вадьку сказали, какой он разгильдяй беспутный.
– Ну? А он? – Я себе уже места от волнения не находила. Маринка привычным своим,
– А он молчит. Ни соглашается, ни возражает. Всё выслушал и попрощался. А глаза холодные, неживые. Они у него и сегодня весь день такие, ты заметила?
– Заметила. Его как будто вчера и в самом деле Снежная Королева заколдовала. Учителям грубит, ни с кем не разговаривает. Ладно я, но другие-то в чём перед ним виноваты?
– Да ладно, не бери в голову, Ксюш. Это стресс. Он скоро пройдёт, я надеюсь. Виталька по тебе с ума сходит, это дураку видно. Не сможет он долго дуться…Блин, Вадьке голову бы оторвать, а!... Это ж надо было так людям в души наплевать!
Разговор происходил в одном из коридоров, напротив кабинета физики. Мы с Маринкой сидели на подоконнике, обнимая свои пакеты с учебниками. Мимо нас гурьбой торопились по своим классам школьники самых различных видов и мастей. От пестроты одежд рябило в глазах. И додумался же кто-то отменить школьную форму! Я бы, наверное, очень мило смотрелась в коричневом платье и белом фартучке. Именно в белом, а не в чёрном. Этакая маленькая комсомолочка. А Маринка?...Ну Маринка и в форме была бы самой сексапильной ученицей школы. Интересно, почему я раньше считала её дешевой смазливой куклой без мозгов? Сейчас, когда она меня так сердечно утешала, я думала о ней совершенно по-другому. Не такая уж, в самом деле, Маринка и глупая. А то, что путается с Канарейкой в физкультурной раздевалке, так это её личное дело. Мне ли не знать, как тяжело противиться чарам этого змея-искусителя? Сама чуть было не попалась в ловушку. А Маринка, в отличие от меня, никому не изменяла. И не её вина в том, что матушка-природа дала ей столько всего соблазнительного. Высокий рост, стройность, хорошенькую мордашку. И нрав у Маринки, видно, беззлобный. Не ревнует она, кажется, Вадима ко мне нисколько и даже защищает меня перед Виталиком. Хорошая она девчонка, одним словом, что тут говорить?
Сделав для себя такой вывод, я с неожиданной откровенностью вдруг призналась:
– А ко мне вчера Вадим заходил.
Маринка изумлённо вскинула на меня прозрачные глаза, густо накрашенные ресницы быстр-быстро захлопали:
– Да ты что? Серьёзно?!
– Серьёзно.
– И чего он хотел?!
Нет, в голосе её никакой ревности я опять же не услышала – одно только чистое любопытство. Я пожала плечами:
– Да так, ничего. Поговорить хотел.
– О чём ему с тобой говорить после того, что он натворил?
– Именно об этом. Он, кажется, очень раскаивается, но как исправить ситуацию – не знает. И от этого мучается.
– Вадька? Мучается? – Маринка иронично усмехнулась. – Никогда бы не подумала.
А я подумала о том, что она, наверное, знает натуру Канарейки гораздо хуже его друзей-пацанов. Оно и понятно, встречаясь с Вадимом, Марина, должно быть, меньше всего копалась в его внутреннем мире, предпочитая физическую потребность – духовной.
– Может, ты ещё скажешь, что он перед тобой извинился?
– Нет, не извинился. Сказал только, что не хотел всего этого. Само собой получилось.
– Само собой…- Маринка опять усмехнулась, теперь уже с какой-то затаённой грустью, отодвинувшись чуть-чуть назад, к окну, подняла и вытянула перед собой безупречные длинные ноги – свою гордость и своё самое большое достоинство. Я заметила, что сама она любуется, глядя на них, но это не вызвало в моей душе ни капли раздражения или насмешки.
– Знаешь…- Помолчав, продолжила Маринка. Она по-прежнему разглядывала свои ноги и вроде бы как и не ко мне обращалась, а беседовала сама с собой. – У Вадьки всегда всё выходит случайно. Я вот тоже никогда не думала, что опущусь до такого…Наспех, как попало, в раздевалке…Для тебя это, конечно, не секрет. Все знают. Да и не я одна там бываю. Много таких дурочек, как я… Но я не обижаюсь, нет. Я вообще никогда ни на что не претендовала. Да и можно ли ему предъявлять претензии?
С необъяснимым волнением смотрела я на поникшую Маринку, чувствуя, что вот именно сейчас, в эти минуты, творится с её душой что-то серьёзное. Что-то, спрятанное глубоко внутри, постепенно всплывало на поверхность, обнажая истинное лицо этой бесстыжей и ветреной на первый взгляд девчонки. Она не обращала внимания на то, что рядом, возле соседнего подоконника толпятся одноклассники, и мне, если честно, не было сейчас до их присутствия никакого дела. Став на этот короткий срок духовником Марины, я даже смогла забыть о собственной беде.
– А ты… Скажи, ты его любишь?
Марина взглянула на меня, словно внезапно очнулась от забвения:
– Кого?
– Его. Вадима. Ты его любишь?
Маринка снова уставилась на свои ноги, изучая теперь носки изящных кремовых туфелек на тонких каблуках.
– Ой…Здесь всё так сложно, Ксюшка… Вадька всегда был заметным. Всегда выделялся, всегда умел к себе внимание привлечь. Знаешь, дети обычно с годами меняются как-то. Кто больше, кто меньше. Из гадких утят лебеди вырастают, или наоборот. А Вадька… Он с детства был такой как сейчас. Яркий, красивый… Его даже в семь, в восемь лет девчонки замечали. Хотя он их, как все остальные мальчишки, так же за косы дергал. Но на него никто почему-то не обижался. Мы даже нарочно на его эти гадости напрашивались, старались выделиться лишний раз, чтобы внимание обратил. А я маленькая была не такая, как теперь. Типичный пример гадкого утёнка. Меня Вадька никогда за косы не таскал, не замечал даже. А мне он так нравился… И я его сама доводить начала. То линейкой сзади подкрадусь, тресну, то ластик в него запульну. Ну и он, ты же знаешь, особой скромность не страдает. Тогда тоже… Начал мне отвечать. Взаимностью… Теми же ластиками и линейками… Подножки, бывало, ставил неожиданно. Падаю, больно так – то коленку расшибу, то локоть… А самой так радостно, что смеяться хочется…
Однажды так здорово с ним портфелями подрались, и я случайно своим ранцем с подоконника горшок с геранью опрокинула. Он вдребезги, конечно, на полу – куча земли. Я в ужасе, стою плачу. Вадька надо мной смеется: «Ну что, доигралась? Влетит тебе сейчас!» И тут звонок как раз, учительница в класс заходит. Увидела бардак на полу – и в крик. Злая у нас была бабка, все её боялись, по струнке ходили. Так вот, она и орёт: «Кто это сделал?! Опять ты, Канаренко?!» Он уже тогда хулиганом был ужасным, поэтому подумать можно было сразу только на него.
У меня – душа в пятках от страха, тошнит даже. А Вадька спокойный такой стоит, будто ни в чём не бывало. «Я, Антонина Ивановна» - говорит. И глазом не моргнул, артист… Антонина его тут же за шиворот – и к директору… Помню, потом я ещё сильнее плакала, только не от страха уже. Стыдно очень было и Вадьку жалко. Ему опять велели родителей в школу вызвать. И всё из-за меня… Я на следующей перемене к нему подошла, начала извиняться… Опять плакала… А он смотрит на меня насмешливо. Взгляд у него этот… Что тогда был, такой и сейчас, совсем не поменялся. Глаза синие-синие, ресницы длинные, на солнце золотятся…Смотрит он на меня, слушает мои слова… А потом вдруг перебивает: «Ладно, ладно. Раз ты у меня в долгу, значит, после школы будешь моей женой, поняла?» И не спросил будто, а приказал, перед фактом поставил, прикинь? Это мы первый класс тогда заканчивали…