Рой
Шрифт:
Тимофей закурил, постоял на берегу, ощущая радостное облегчение, и спросил у мужиков бензина. Те развели руками и заторопились ехать, сгорая от желания поведать разгадку браконьерской пушки. Когда трактор вернулся к стогу, Тимофей осмотрел место, где лежала труба, прошелся по испохабленной, заваленной железом и обрывками тросов отторгнутой земле и здесь, под жестяной крышей раздавленного гусеницами вагончика, обнаружил тяжелый полиэтиленовый сверток. То, что было в нем, угадывалось сразу — одностволка с обрезанным прикладом. Он вернулся к обрыву и сел на пустой бак. Теперь можно доложить Твердохлебову, что «царь-пушки» на участке больше не существует, а
Он не успел додумать эту приятную мысль, потому что следующая вдруг ожгла сознание. Он аж застонал от злости и досады. Да будь он хоть на каплю умнее, можно было взять с поличным и пушкаря! Устроить засаду у трубы — и он в руках!
Надо же было сдуру, не обдумав, столкнуть эту трубу! Да если бы чуть вовремя шевельнуть мозгами, можно было такую игру с браконьерами затеять — все бы в один день вляпались! Пальнуть разок самому и поджидать потом любителей осетринки на ямах вверху реки. Так сказать, ложный сигнал — и бери их голыми руками. А теперь ни сигнальщика, ни игры…
— Здорово, Тимофей, — вдруг услышал он за спиной голос бакенщика Сажина. — Ты чего горюешь?
— А, мать их за ногу… — ругнулся Тимофей и, обернувшись, замолк. Сажин-то на выстрел пришел! А раз пришел, значит, знал, откуда грохот! И наверняка не первый раз приходил…
Но ведь когда бесполезно искал, откуда бьет «царь-пушка», спрашивал у Сажина! Еще и посмотреть просил, послушать — все-таки целыми днями у воды и на воде. Сажин не сказал, пожал плечами, мол, сам диву даюсь. А знал. Знал! Даже видеть мог: до избушки полкилометра.
— Да вот, бензин кончился, — сдерживаясь, проронил Тимофей. — Не одолжишь до дому дотянуть?
— Почему не одолжить, — степенно сказал Сажин. — Налей… А что здесь на тракторе делали? Ишь, на полосу отчуждения заехали… Ну, а если б нефтепровод порвали?.. Эти заезжали? — Он кивнул на трактор со стогом.
— Эти, — сказал Тимофей и встал. — А ты не слышал, сейчас вроде грохотало? Два раза?
— Вроде слышал, — сказал Сажин. — Я как раз в избе был, дождь пошел… Придется протокол составить и штрафануть. Пойдем остановим, свидетелем будешь.
— Погоди, Сажин, — Тимофей подошел к нему в упор. — Это я на нефтепровод заезжал. Трубу спихнул. Ты трубу здесь видел?
— Да вроде была труба, — пожал плечами Сажин. — Что ж тогда, на тебя протокол писать? Я же за дюкер отвечаю, охранять поручено. Что ж ты, рыбнадзор, реку-то пакостишь? Трубу свалил… А если бы порвал…
— А если бы да кабы! — отрезал Тимофей. — Кто здесь в трубу стрелял? Ну? Только не ври!
— Откуда же мне знать? — удивился бакенщик. — Тут народу бывает… Сам знаешь.
— Я-то знаю. — Тимофей показал одностволку. — Чья игрушка?.. Сажин, предупреждаю: говори как на духу. Ты мой характер знаешь, так что не крутись. Твоя работа?
— Чтоб я этим гадам сигналы подавал?.. Они меня и так затуркали: накорми, дай табаку, ночевать пусти… Проходной двор.
Тимофей знал Сажина лет восемь, с тех пор, как стал работать в инспекции. Был даже случай, когда Тимофей выдал ему удостоверение внештатника: все равно на реке торчит, хоть попугивать будет. Но Сажин никого не попугивал, поскольку мужик был смирный, медлительный, молчаливый! Жил он там же, в избушке, держал небольшую пасеку и, кажется, собирался на пенсию. Удостоверение пришлось отобрать, хуже того, одно время Тимофей стал подозревать его в браконьерстве. Ямы ему все ведомы, причина, по которой он на реке от ледохода до ледостава, — серьезная, рыбу сбывать очень просто: к любому теплоходу причалил на ходу, продал и отвалил. Однако, последив за ним, Тимофей отмел все подозрения. Бакенщик все свободное время торчал на пасеке.
— Ладно, — сказал Тимофей. — Поедешь со мной в милицию.
— С какой стати? — буркнул бакенщик. — У меня дел хватает.
Тимофей принес бинокль из лодки, посмотрел в сторону пристани и сквозь прибрежный тальник в излучине четко различил катера и лодки у причала. Напрямую от дюкера до райцентра было не больше полутора километров.
— Поедешь, — сказал он, — теперь уж точно поедешь. Пушкарь!
Бакенщик подумал, покосился на сверток с одностволкой, огляделся по сторонам, словно поджидая кого, и нехотя согласился ехать. Они сходили за бензином, и пока Тимофей подключал бак к моторам, накачивал помпой горючее, Сажин все вертелся, ерзал на сиденье, вскакивал, стараясь чем-то помочь, лазил по лодке взад-вперед.
— Не дергайся, — предупредил Тимофей. — Ты мне мешаешь.
И стал заводить первый мотор. Дернул шнур стартера раз, другой, третий и, когда двигатель за бурчал, выбросив из воды дымное облако, на какой-то миг, краем глаза, увидел, как бакенщик поднимает над бортом сверток с найденным ружьем. Тимофей наугад бросился на Сажина, успел перехватить сверток и сшиб попутчика с сиденья.
— Сволочь! — процедил Тимофей, прижимая Сажина стволом ружья к полу. — Что, улика глаза мозолит? Отпечаточки пальцев-то твои! Твои! А я думаю, что ты вертишься, как вошь на гребешке.
Не запуская второго мотора, Тимофей сел за руль, положил сверток рядом и включил скорость.
Подъезжая в сумерках к пристани, Тимофей осмотрелся: рыбнадзоровского катера не было, значит, еще не вернулся Мишка Щекин. А Тимофею очень хотелось немедленно рассказать, как он взял и «расколол» браконьерского звонаря, как вывел на чистую воду смирного, ничем не замаранного бакенщика. Для Щекина это будет не очень-то весело, поскольку он сам характером отчасти напоминал Сажина — молчун и тихоня, мухи во рту спят. Капитан рыбнадзоровского катера хоть и имел удостоверение вместе с правом составлять протоколы, однако хорош был только за штурвалом. С браконьерами же становился каким-то мягким и нерешительным. Случалось, что после шумной стычки, когда у задержанных браконьеров были отобраны уже и сети, и улов, и мотолодки, и когда Тимофей садился писать протокол, Мишка отзывал его в сторону и начинал уговаривать, чтобы отдать мужикам рыбу. Дескать, мужики ехали в такую даль, мерзли, мокли; у них теперь и так неприятностей по уши, да плюс штраф за каждый хвост. Это не считая конфискованной в пользу государства лодки с мотором. Пускай хоть рыбешки домой привезут, бабам и ребятишкам. А то ведь на них и бабы ополчатся, а городские бабы жесткие, больше никогда на рыбалку не пустят.
— Вот и хорошо! — отвечал Тимофей, — Наука будет!
— Но ведь нельзя же, чтобы так вот, в один раз человека по горло в землю загнать, — протестовал капитан. — Как-то больно уж лихо, не по-человечески…
Тимофей на уговоры не поддавался и поначалу грозился написать докладную в инспекцию, чтобы капитана уволили, как непригодного к работе, но не писал, и потом стал в какой-то степени ценить Мишку Щекина. Тот создавал ему своеобразный противовес, иначе, разгоряченный погоней и азартом задержания, Тимофей давно бы остервенился и крошил всех налево и направо, одинаково наказывал и старых, и молодых, и начинающих браконьеров от соблазна, и прожженных наглых хапуг. Браконьеры, как и люди вообще, были разные.