Рой
Шрифт:
— А новый тип — это демократичность, — поучал бывший директор. — Это костюм с иголочки, такт, уважение к человеку. И чтобы в сейфе коньячок стоял. С лимончиком. Понял?
Весь следующий день после разорения пасеки Иона проспал на чердаке, насквозь провонял хлоркой, запах которой невозможно было ни отмыть, ни отшибить крепким одеколоном.
Под вечер он переоделся в костюм-тройку и пошел пешком в Стремянку. Однако на полдороге его встретил Сергей.
— Поскребышка с Валентиной убили, — сказал он.
Иона сел к нему в машину и тупо уставился на черную панель.
— Это рок… Рок над нами висит!
— Поехали
Иона попросил остановить на окраине села, вышел из машины и направился в сторону Запани.
— Погоди! — крикнул Сергей. — Куда ты?
В Запани было полно милиции — проверяли сезонников, съехавшихся на сплав. Иону тоже остановили, но рядом вовремя оказался дядя Саша Глазырин.
— Ты к ней не ходи сейчас, — сказал он. — И вообще, забудь пока. Потом, мы с тобой потом…
— А мне все равно! — отрубил Иона. — Я больше не могу.
Катерина была дома, как всегда в это время, сидела за рацией и диктовала в микрофон какие-то цифры.
— Катерина, выходи за меня, — сказал он прямо и сразу. — Брата убили…
— Нет, Иона, — вздохнула Катерина. — Зачем ты мне такой?
— На моего отца глаз положила? — сурово спросил Иона. — На старика? Ты же меня без ножа режешь! Я только жить начал, пить бросил!.. Не пойдешь, и я умру, как брат мой.
— Ты не умрешь, — вздохнула Катерина. — Ты долго жить будешь… Послушай, Иона Василич, иди и больше не попадайся мне на глаза.
— Так не пойдешь? — он выпрямился. — Ну, гляди, Катерина. Я на твоей совести буду!
Он скрипнул зубами, секунду постоял, держась за голову, затем стремительно вышел на улицу. С визгом отлетела калитка и, покачавшись маятником, осталась полуотворенной.
Иона пришел к запани — устью реки, запруженному молевым лесом, спустился к воде. Наплывали легкие сумерки, однако пылающий закат еще освещал деревянное месиво и редкие окошки чистой воды. И в этом красноватом свете лес в запани казался сбитым, связанным в крепкий плот, чем-то похожий на деревянный мост. Иона сел на обсохшее бревно, потрогал воду рукой. Вода была еще холодная, жирноватая, как остывшие помои, и пахла еловой смолой. Он вытер руку о штаны, зубами сорвал закупорку с бутылки, налил полный стакан, бутылку заткнул сучочком. Пить сразу не стал, поставил водку перед собой на бревно и замер, сцепив на коленях руки.
Вспомнилась детская забава: они, подлетыши лет по пятнадцать, уже драчливые, как молодые петушки, но еще без царя в голове, приходили в запань, чтобы бегать по бревнам. Если ты ловкий, подвижный и сильный, если не тетеря и душа у тебя в пятки не уходит, то можно, ни разу не искупавшись, перебежать реку туда и обратно. Только нигде не дрогнуть, не остановиться на вертящемся и скользком бревне — только бежать вперед, интуитивно выбирая путь. Иначе обглоданная льдом, водой и камнями лесина, тяжкая от воды и мылистая сверху, вмиг опрокинет тебя, вывернувшись из-под ноги, и тогда ты сам окажешься под лесом, как под крышей. И если успеешь вовремя сориентироваться, и если ты не треснулся головой о сутунок — еще не все потеряно. Потом, конечно, будут и смеяться над тобой, и дразнить, поскольку унижение ближнего — самоутверждение, но останется жизнь.
За время существования сплавного рейда и запани парнишек за этим занятием потонуло человек
Стакан стоял на бревне, чуть краснея от закатного зарева. Жидкость, сомкнув края посуды, слилась со стеклом, и определить было невозможно, полный стакан или пустой — настолько чистая и прозрачная была водка. Иона понюхал, подняв стакан, примерился выпить, но тут же поставил.
«Может, не начинать? — мелькнула мысль — Ведь столько лечился…» И тут же решил: снявши голову, по волосам не плачут. Он залпом выпил, перетерпел горечь. Водка была холодная, как вода в реке, и почему-то круто соленая. Из морской воды ее делают, что ли? Или считают, что для бичей-сезонников любая пойдет, травят народ…
Новый тип руководителя из него не получился. Кажется, было все: с бичами и лодырями разговаривал мягко, насколько нервы терпели, перевоспитывал пьяниц без крутых разговоров и жестокости, иногда, засучив рукава, сам показывал, как надо работать электропилой на раскряжевке. Однажды, чтобы доказать начальнику участка, что тот зря получает деньги, отработал целую смену и сделал двойную норму, когда работяги и одной не вытягивали. И долго после этого ощущал какую-то светлую радость, приятную боль в мышцах и гордость.
Все было, коньяк в сейфе не кончался, лимоны двух видов — свежие и засахаренные. Однако новый тип все равно не вышел, и он лучше всех понимал, что не выйдет. Надо было хитрить и изворачиваться перед начальством, чтобы достать технику и запчасти, перед рабочими, которые брали за глотку — дай большую зарплату, дай премию, квартиры, сократи норму. И попробуй скажи прямо — не дам, потому что лодыри: немедленно пойдут письма и жалобы. И придется писать десятки объяснительных, получать выговора и слушать упреки, что он не чувствует времени, что он руководит по старинке, только волевым методом, а это неуважение к рабочему.
Он ничего не мог сказать в ответ, по-прежнему робел перед высоким начальством и ощущал желание спрятаться. Зато, вернувшись в свой кабинет, он запирался на ключ, доставал коньяк и пил без лимонов. А потом смелел, говорил все, что думает.
— Это разве рабочие? — спрашивал он. — Рабочий должен работать! А эти тунеядцы пьют и спят на работе… Распустили народ, демократы! Развратили рабочего! А человек обязан трудиться, иначе он не человек.
И вспоминал благодатные времена Стремянского леспромхоза, а потом лесоучастка, вспоминал скрип сапог, выездных горячих жеребцов и вожжи, которые сам держал в руках…
Иона выпил еще, поболтал остатки и с силой метнул бутылку в реку. Юзанув по лесинам, бутылка поскакала к другому берегу, словно плоский камешек, которым снимают «блинчики».
— Это вам, рыбы! — крикнул он. — На помин души!
Ощущая, как горячая волна первого опьянения охватывает голову и тело, он встал на сосновый кряж у берега, осмотрел запань. Лес шевелился на сильных речных струях, бревна бодались, толкали друг друга, теснили, а то и вовсе топили в темной воде; изредка слышался глухой стон или звон, похожий на радостный человеческий возглас. На глазах Ионы редкостный теперь кедровый сутунок ткнулся в берег и, вспахивая песок, пополз вверх. Пачка елового тонкомера-крепежника, упершись в кедр, выдавливала его из воды.