Роза и Крест
Шрифт:
— О чем вы? — Фрида замерла на месте, не в силах пошевелиться. В груди зарождалось странное ощущение: догадка, предчувствие, страх, чувство ирреальности происходящего сплелись в упругий ком, а потом эта точка словно начала вращаться, распуская спиралевидные лучи, как галлюциногенный круг, заполняя все внутри.
Давид выудил из нагрудного кармана пиджака карту «Влюбленные».
— Я об этом, — он вручил ей «Влюбленных».
Она смотрела на него и молчала.
— Давайте присядем, так будет удобней, — предложил он.
До Камергерского переулка оставалось пройти всего несколько метров. Столики углового летнего кафе белели скатертями. Вдруг Фрида ощутила непомерную усталость и безразличие ко всему происходящему. Будто в бешено вращающиеся шестеренки ее мозга попала дробь — и механизм застопорился. Она молча и послушно последовала за Давидом. Будь что будет.
— Все не так, как вам кажется, Фрида, — вернулся Давид к тому, с чего начал.
Она смотрела на него без каких-либо эмоций, только усталость читалась на ее лице.
— Вам кажется, что гармония с миром начинается с земной любви, но это не так. Земная любовь невозможна без гармонии с миром. Лишь беспредметная любовь истинна.
Давид говорил медленно и тихо, делая паузы, чтобы пригубить кофе или просто задумчиво скользить взглядом по лицам прохожих, брусчатке, архитектурным изыскам зданий. Однако его шелестящая, вкрадчивая речь отдавалась во Фриде громовыми раскатами.
— Вам кажется, что любовь какого-то конкретного человека позволит вам стать целостной? Нет. Лишь через обретение внутренней целостности можно раскрыть в себе способность любить. Любить по-настоящему, не извращенно и не ущербно. Вы извините меня, Фрида, но та любовь, которую знаете вы, — это больная любовь, ущербная. Она не имеет ничего общего с любовью в ее изначальной сути.
Он смотрел на нее, как ни в чем не бывало, будто разговор их шел о погоде или о том, какое в это время суток предпочтительней вино. Закинув ногу на ногу, Давид вальяжно облокотился на спинку плетеного кресла, покручивая в пальцах трость, глядя на нее своими невозмутимыми, ничего не выражавшими глазами. Фрида хоть и старалась изо всех сил делать вид, что слова его для нее не имеют никакого значения, но пальцы ее непроизвольно впились в подлокотники, взгляд стал жестче, острее. Она молчала, принципиально не желая поддерживать разговор, однако по ее лицу можно было угадать, что челюсти ее плотно сжаты, будто стоит ей ослабить контроль над ними — и слова хлынут изо рта неудержимым потоком. Конечно, Давид подметил эту метаморфозу. Уж он-то и не подметит? И все же продолжал говорить.
— Нельзя, закрывшись от мира, испытывать любовь лишь к одному существу. В противном случае — это не любовь, а болезнь. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей сих заповеди нет». Но для начала, Фрида, нужно возлюбить себя. А это возможно, когда вы ощущаете себя частью единого целого, всего, что вас окружает, чувствуете гармонию мироустройства и свое место в нем. Это абсолютная любовь. Любовь к людям и животным, к камням и травам, к солнцу и ливням, ко всякой букашке. Испытать это чувство можно лишь на всех уровнях сразу. Метафизика бытия. Вы вдруг понимаете, что вы часть всего, абсолютно всего вокруг, а все — это вы. Если вы способны испытать это, значит, вы целостны. А если вы целостны, значит, умеете принимать и отпускать, уважать чужую волю, и всякое насилие вам претит. Только тогда, через эту любовь ко всему вокруг, вы сможете испытывать истинную любовь к кому-то конкретно. Дарить ее, ничего не требуя взамен. То, что вы испытываете сейчас, — патологическая зависимость и эгоизм.
— Любовь есть закон, любовь, подчиненная воле, — сквозь зубы процедила Фрида главный постулат Кроули, смотря на Давида в упор.
— И не путайте, глупцы, есть любовь и любовь. Вот голубка, а вот и змей. Выбирай же, как следует! — ответил он цитатой того же автора, ничуть не смутившись.
— Я думаю, нам пора прекратить наше сотрудничество, Давид.
— Работа должна быть закончена. Уговор есть уговор. К тому же вам уже переведен весьма солидный аванс. Вы не можете отказаться от выполнения этого заказа. Это недопустимо.
— Вы просто Дьявол, Давид.
Он лишь рассмеялся в ответ.
— Кстати, о Дьяволе. Неплохая идея для вашей следующей картины. Вы не находите, Фрида?
X.
Дьявол
Конечно! Кто бы сомневался? Еще один труп!
Замятин скакал по комнате на одной ноге, пытаясь спросонья влезть в джинсы, изо рта у него торчала ручка зубной щетки. Допрыгался, гаврик, теперь дело точно передадут ФСБ! Кукловод вывел на сцену фигуру третью. Интересно, кто на этот раз? Что это мужчина, майору сообщили еще по телефону, а вот под какую карту стилизовано убийство, он без Погодина, понятное дело, не узнает. Будить Мирослава в такую рань — форменное свинство, солнце еще не взошло, за окном темень, на часах и шести нет. Пусть эксперт поспит хотя бы до восьми, а майор пока изучит место преступления, оформит труп.
В серой предрассветной дымке Замятин гнал свой кряхтящий драндулет из Южного Бутова в Царицыно, объезжая многочисленные громоздкие фуры и ругаясь сквозь зубы. Ну что за город — ни днем, ни ночью покоя нет!
Добравшись, наконец, до места, он наспех пожал руки коллегам, прибывшим сюда раньше него, и поспешил в подвал. Там, в резком свете голой лампы Ильича, приваленное спиной к стене коридора полулежало тело пенсионера Владилена Сидорова, семидесяти двух лет от роду.
«Наш „херомант“ поработал — к гадалке не ходи, иначе говоря — у криминалиста не спрашивай», — решил Замятин. Судмедэксперт, похоже, тоже считал себя здесь лишним. Он стоял, привалившись плечом к противоположной стене, сложив на груди руки, и невозмутимо смотрел на тело. Замятин взглянул на него, тот лишь пожал плечами и повел бровью — что, мол, ты майор озираешься? Сам не видишь?
Руку мастера спутать было сложно. Порез на шее — обилие крови — сонная артерия. На стене, над головой убитого — кровавые каракули, какие-то загогулины. Майор сделал шаг назад, склонил набок голову, присмотрелся внимательней. Похоже на рога, кажется, козлиные. Брюки на трупе были приспущены, в паху зияла кровавая рана.
— Что это у него с пахом? — спросил Замятин.
— Он оскоплен, — спокойно констатировал криминалист.
Замятин насупил брови.
— Проще говоря, кастрирован, — пояснил медик. — Еще проще — ему отрезали…
— Да понял я, — оборвал его Замятин.
Последние несколько секунд майор молчал не потому, что силился понять, какую именно часть тела отчекрыжили жертве. Его занимал другой вопрос: как убийство тихого пенсионера вяжется с убийствами Заславского и Соболь? Совершенно разные социальные слои, навряд ли у них найдутся общие знакомые. Хотя, кто знает? Как минимум, один общий знакомый у них уже появился. Посмертно… Но неожиданней всего то, что Сидоров в список клиентов Заславского входить никак не может. Майор, конечно, еще проверит, на всякий случай, хотя и так все понятно.