Роза и Крест
Шрифт:
Ее главный мир — территория иррациональности — не был трехмерным. Фрида сама не знала, сколько измерений сошлись в его пространственно-временном континууме. Все явления в нем то выступали под невообразимыми углами и ракурсами, то сужались до точек, воспаряя к небу и сияя с высоты звездами или опадая градом. Ее мир существовал по своим законам, дышал и пульсировал в ритме, не поддающемся просчету. Он был прекрасен и пугающ одновременно. Наверняка Фрида знала о нем лишь одно: там работает принцип домино. Что попадало туда, становилось частью целостной системы, а потому эта система была подвержена риску цепной реакции.
Была ли она рада тому, что имеет такое сложное устройство? С одной стороны, второй мир побуждал ее к творчеству. Не будь его, Фрида вряд ли испытывала бы столь непреодолимую потребность браться за кисть, пытаться воссоздавать в реальности те невообразимые формы, образы, очертания и красочные переливы, отражавшие изнанку ее бытия. Самовыражение приносило ей чувство удовлетворения и реализации. Иногда, созидая на холсте кусочек своего мира, Фриде доводилось испытывать чистейшее счастье: гармонию и радость творца.
Но, с другой стороны, странный мир, видимый только ей, не выпускающий ее за свои пределы, будто обрекал Фриду на вечное одиночество. Эта неуютная мысль иногда легонько тревожила подсознание, как попавшая на простыню песчинка. Взглянуть на ее мир изнутри, как его видела она, не дано никому. Даже Макс, давно и прочно обосновавшийся в нем, знал об этом лишь с ее слов. Никому не дано в полной мере разделить ее чувства и ощущения, радость и горе. Она всегда будет понята и принята окружающими, в лучшем случае, наполовину. Обречена на то, чтобы слышать «Забей», пытаясь донести до других что-то крайне важное для нее самой.
Искусство двулико, да. Внимательно изучив карту, Фрида открыла книги. Оказывается, в традиционных колодах этот аркан назывался «Умеренность»! Умеренность и искусство — есть ли вещи менее совместимые? Две противоположности.
Умеренность. Понятие близкое и созвучное неведомому Фриде смирению. Умеренность… Смирить себя, умерить свои чувства, эмоции, порывы? Ну уж нет! Куда проще выплескивать все, что теснит грудь, на холст. Искусство — обратная сторона умеренности, искусство — экспрессия. Творчество не гасило страсть, радость или ярость, оно было инструментом, позволявшим Фриде избавляться от переизбытков эмоций, мыслей и чувств. В отличие от смирения, призванного затушить страсти, обтесать чувства, развеять буйные мысли по ветру, искусство бережно выносило все это на свет, увековечивало то, что когда-то было частью творца, освобождая его внутреннее пространство для новых мыслей и страстей.
Фрида внимательно вчитывалась в описание карты «Искусство», данное Кроули, пытаясь понять, созвучны ли его мысли по этому предмету ее собственным. Но нашла не то, что искала.
«…На карте изображено завершение Королевской Свадьбы, состоявшейся в Ату VI [Влюбленные]. Черные и белые персонажи теперь объединились в одну андрогинную фигуру. Даже Пчелы и Змеи на их одеяниях заключили союз. Красный Лев стал белым, увеличившись в размере и важности, в то время как Белый Орел, тоже выросший, стал красным. Он обменял свою красную кровь на ее белую клейковину…» — писал он.
«Равновесие и взаимообмен вполне выражены и в центральной фигуре карты; у белой женщины теперь черное ожерелье, а у черного короля — белое. У нее золотая корона с серебряным обручем, у него — серебряная с золотым; белая голова справа проявляет себя в действии через белую руку слева, которая держит чашу с белой клейковиной, у черной же головы слева есть черная рука справа; она держит копье, которое превратилось в факел и изливает горящую кровь. Огонь зажигает воду, вода гасит огонь…
В нижней части данной карты, например, видны гармонично смешанные Огонь и Вода. Но это лишь грубый символ духовной идеи, суть которой — удовлетворение желания неполного элемента одного рода завершить свою формулу, ассимилировав равное и противоположное…»
И снова эхо слов Давида раздалось в голове Фриды. «…Удовлетворение желания неполного элемента одного рода завершить свою формулу, ассимилировав равное и противоположное…». Удивительным образом эти строчки перекликались с тем, о чем во время последней встречи говорил Давид. Фрида захлопнула книгу и решительно направилась к чистому холсту.
Черт бы тебя побрал, Давид. Черт бы тебя побрал!
XII.
Отшельник
Привычно расположившись в кожаном офисном кресле в своем домашнем кабинете, Погодин встречал московское утро. Вернее, позднее утро — часы на его руке показывали двенадцатый час. Мирослав неспешно потягивал кофе, откинувшись на упругую черную спинку, закинув ноги на стол, и невидящим взглядом смотрел свозь панорамные окна кабинета, тянущиеся вдоль полукруглой стены. Там, за окнами, на фоне серого неба золотились купола храма Христа Спасителя, Остоженка и Волхонка пестрили разномастными крышами. Погодин завораживающий вид, казалось, не замечал. Он думал. В левой руке его лежали карты — Старший Аркан Таро Тота. Он медленно поглаживал большим пальцем их глянцевую поверхность. «Что ты задумал? Что же ты хочешь сказать?» — задавался вопросами эксперт, пытаясь разгадать логику убийцы.
Заславский, Соболь, Сидоров. Иначе говоря — Иерофант, Исправление, Дьявол. Мирослав убрал ноги со стола, поставил пустую чашку на блюдце и стал перебирать пестрые картонки в поисках нужных фигур.
Выложив на столе перед собой три карты, он пристально вглядывался в них, будто медитируя. Что у нас получается? «Иерофант, Исправление, Дьявол… Иерофант, Исправление, Дьявол…», — мысленно повторял Мирослав, стараясь уловить взаимосвязь между персонажами. Однако метод повторения в данном случае не работал.
«А если не так? — подумал он. — Если Иерофант, Удовлетворенная женщина, Дьявол? Бессмыслица. А если Иерофант, Справедливость, Дьявол? Справедливость — Дьявол. Справедливость — педофил. Уже лучше, интересная получается связка. Педофила настигло возмездие. Но при чем здесь Иерофант?».
Мирослав поднялся с кресла, запустил ладони в густую шевелюру, потянулся и отправился на кухню за новой порцией двойного эспрессо. Прислонившись плечом к стене рядом с кофе-машиной, он потягивал ароматный напиток, обводя задумчивым взглядом обстановку. Вдруг взгляд его замер, просиял, он поставил на стол чашку и поспешил обратно в кабинет. Ну, конечно! В этом раскладе не хватает еще одной карты. Как он мог забыть? Погодин торопливо отыскал среди оставшихся фигур 12-й Аркан — Повешенного — и положил его рядом с Иерофантом.
Вот оно! Иерофант — Жертва, Дьявол — Справедливость. Не зря ведь убийца уложил Заславского в позу «Повешенного», он хотел этим что-то сказать. Сначала Мирослав подумал, что эта поза символизирует жертвоприношение как таковое, теперь же ситуация виделась ему в другом свете. Психиатр стал случайной жертвой! А вот педофилу воздали за грехи.
Придя к таким выводам, Погодин схватился за телефон и набрал майора. Голос у Замятина был грустный, услышанная информация лишь ненадолго зажгла в нем искру интереса, а потом он и вовсе заявил, что дело передали ФСБ, его же теперь все это все мало волнует. Мирослав растерялся только на секунду, быстро сообразив — лукавит майор, капризничает, как обиженный ребенок. Конечно, это дело волнует его, причем даже больше, чем раньше. Просто Иван Андреевич не желает афишировать свои чувства, прикрываясь маской безразличия. Погодин решил не лезть к Замятину в душу, сказав лишь, чтобы тот не расстраивался раньше времени, мол, всякое бывает, еще неизвестно, чем дело обернется. Замятин, похоже, принял его слова за формальность, но Мирослав искренне верил в то, о чем говорил.