Роза ветров (сборник)
Шрифт:
Сможем ли мы познать его? Сможем ли когда-нибудь его понять?
Ясно одно: это будет невероятно трудно. Но мы не должны отчаиваться. Помните, что еще в середине двадцатого века большинство ученых и многие другие люди искусства не верили, что даже язык дельфинов будет когда-либо понят человечеством; более того, многие не верили, что в этом есть смысл. Однако минет век, и мы, возможно, покажемся будущим поколениям столь же достойными насмешек. «Представляете себе, — скажет какой-нибудь фитолингвист ценителю искусства, — они не умели читать даже на языке баклажанов!» И эти люди улыбнутся нашему невежеству, потом поднимут с земли рюкзаки и отправятся читать только что расшифрованные лирические стихи лишайника на северном склоне пика Пайка.
А вместе с ними или вслед за ними пойдет, может быть, еще более дерзновенный искатель прекрасного — первый геолингвист. Не замечая утонченной, но скоротечной лирики лишайника, он станет вчитываться в то, что кроется под ней: в еще менее коммуникационную, еще
Новая Атлантида
Когда я ехала домой после недели отпуска, проведенной в Диком Краю, моим соседом в автобусе оказался какой-то странный тип. Довольно долго мы молчали; я штопала чулки, а он читал. Потом, не доехав несколько километров до Грешема, автобус сломался. Закипел котел. Вечная история, если водитель хочет выжать больше тридцати километров в час. Наше замечательное "транспортное средство" относилось к разновидности Сверхзвуковых Роскошных Паровиков Дальнего Следования и обеспечивало "поистине домашний комфорт", то есть там имелся туалет и сиденья были достаточно удобные, по крайней мере те, что еще не успели полностью расшататься, поэтому все пассажиры остались дожидаться в автобусе; к тому же шел дождь. Естественно, завязалась беседа — раз уж автобус сломался и теперь надо было ждать неизвестно сколько. Мой сосед выложил на колени свою брошюрку и молча барабанил по ней пальцами — он смахивал на ярого сторонника сухого закона, а пальцами барабанил, в точности как школьный учитель, ожидающий ответа нерадивого ученика, а потом вдруг изрек:
— Интересно. Я вот тут читал, что из морских глубин поднимается на поверхность какой-то новый материк.
Мои синие чулки были явно безнадежны. Все-таки кроме дырок надо иметь хоть что-то, чтобы нитку цеплять.
— А в каком океане?
— Ученые пока точно не знают. Но большинство считают, что в Атлантическом. Кроме того, есть признаки, что нечто аналогичное происходит и в Тихом океане.
— А перенаселенность океанам случайно не грозит? Как там с плотностью населения? — съязвила я, в шутку, конечно. Я чуточку злилась, во-первых, из-за поломки автобуса, а во-вторых, из-за того, что изношенные вдрызг синие чулки когда-то были очень хорошими и теплыми.
Он снова побарабанил пальцами по своей брошюрке, покачал головой и с самым серьезным видом сказал:
— Нет, старые континенты опускаются на дно морское, уступая место новым. В этом легко можно убедиться.
Действительно, убедиться можно. Остров Манхэттен теперь даже при отливе ушел под воду больше чем на три метра, а на площадях там устричные отмели.
— Я думала, что уровень океана повышается просто потому, что льды на полюсе тают.
Он снова покачал головой.
— Это лишь один фактор из многих. Вообще-то благодаря парниковому эффекту, вызванному загрязнением атмосферы, Антарктика действительно может сделаться обитаемой. Но одними лишь изменениями климата невозможно объяснить необходимость зарождения новых — или возможно, наоборот, обновления старых, древних — материков в Атлантическом и Тихом океанах.
Он что-то там еще объяснял о движении материков, но меня увлекла мысль о заселении Антарктиды, и я совершенно размечталась, забыв о нем. Антарктида представлялась мне очень пустой, очень тихой, бело-голубой лишь на севере слабое золотистое свечение от никогда не восходящего солнца, прямо за вздымающейся ввысь вершиной Эребуса [Эребус — действующий вулкан в Антарктиде на полуострове Росса]. Людей там было немного: все они тоже очень тихие, в белых галстуках и фраках; у некоторых в руках гобои и альты. На юге бело-голубая земля в безграничном молчании куполом поднималась к полюсу.
Словом, все это было прямой противоположностью увиденному мной в Диком Краю, в окрестностях Маунт Худ [вершина вулканического происхождения в Каскадных горах (система Кордильер) в Северном Орегоне; высота около 3400 метров]. Отпуск был скучный. Мои соседки по комнате сами-то по себе оказались еще ничего, но на завтрак вечно кормили макаронами, и было слишком много всяких идиотских спортивных мероприятий. Я еще до поездки предвкушала, как непременно доберусь до Государственного Лесного Заказника, самого большого из лесных массивов, еще сохранившихся в США, но деревья там оказались вовсе не такими, как на открытках или в рекламных проспектах Федерального Бюро Красоты. Все они были какие-то худосочные, и на каждом красовалась бирочка с названием того профсоюза, который это дерево посадил. Гораздо чаще, чем деревья, там попадались зеленые столы для пикников и бетонные туалеты с соответствующими надписями. Кроме того, лес был обнесен колючей проволокой, по которой был пропущен электрический ток, чтобы предотвратить попадание на территорию заповедника посторонних лиц. Главный лесничий все рассказывал нам о горных сойках, называя их "умными воришками", которые якобы "подбираются так близко, что выхватывают бутерброды прямо из рук", но я лично ни одной сойки не видела. Возможно, потому, что как раз был День Борьбы с Лишними Калориями —
Когда мои мысли вернулись из Антарктиды, я поняла, что все еще сижу в автобусе, а этот тип снова углубился в чтение. Я заглянула в его брошюру, и вот ведь что странно: брошюра называлась "Повышение эффективности преподавания в государственных бухгалтерских школах", и уже из того единственного абзаца, который мне удалось прочитать, я поняла, что там абсолютно ничего не говорится о новых материках, поднимающихся из морских глубин, — ни слова!
Потом нам все же пришлось вылезти из автобуса и идти в Грешем пешком, потому что все порешили, что лучше уж добираться домой при помощи Системы Скоростного Общественного Транспорта Большого Портленда (ССОТБП), поскольку автобусное экскурсионное бюро в связи с невероятным числом аварий вряд ли способно прислать дополнительный автобус, чтобы довезти нас до пункта назначения. Идти пешком было очень мокро и очень скучно, мы немного развлеклись, только проходя мимо Общины Холодной Горы. Территория общины была обнесена стеной — от посторонних, — и над входом светилась большая неоновая вывеска ОБЩИНА ХОЛОДНОЙ ГОРЫ; по обочине шоссе прохаживались люди в настоящих джинсах и пончо, продающие туристам плетенные из бечевки ремешки, подсвечники грубого литья и хлеб из соевой муки. Без двадцати пять я села в Грешеме на Сверхзвуковой Суперреактивный Паровик ССОТБП, доехала до двести тридцатой улицы, потом пешком дошла до двести семнадцатой, села на автобус, идущий до эстакады Гольдшмидта, и там пересела на маршрутку, но она тоже сломалась — тоже котел закипел! — а потому я не успела на пересадку в центре вовремя и попала туда только в десять минут девятого. Автобусы отходят оттуда один раз в час, и последний ушел в восемь. Я съела гамбургер с фальшивой котлетой в закусочной Лонгхорна под названием "Бифштекс в два пальца толщиной", села на девятичасовой автобус и домой попала уже около десяти. Я вползла в свою квартирку и автоматически скользнула пальцами по выключателю, но свет не зажегся. Электричества по-прежнему не было, его отключили еще недели три назад, причем во всем Вест-Портленде. В полной темноте я принялась искать свечи, и прошло не меньше минуты, прежде чем я заметила, что на моей постели кто-то лежит.
Я пришла в ужас и снова, как дура, попыталась включить свет.
Это был мужчина, который лежал в странной, какой-то изломанной, позе как мертвый. Я уж подумала, что, пока меня не было, сюда забрался грабитель, лег на постель и умер. На всякий случай я отворила входную дверь, чтобы успеть быстренько выскочить из квартиры или, по крайней мере, заорать так, чтобы услышали соседи; потом мне удалось на несколько секунд взять себя в руки и перестать трястись от страха, и я сумела наконец зажечь спичку, а потом и свечу. И тогда я подошла к кровати чуть ближе.
Свет потревожил его. Он всхрапнул и отвернулся. Я видела, что мужчина мне не знаком, но вроде бы узнавала и брови, и большие глаза под закрытыми тяжелыми веками… и вдруг поняла: это мой муж.
Он проснулся, а я все стояла над ним со свечой в руке. Он засмеялся и пробормотал сонным голосом:
— Психея! Край твой был когда-то Обетованною страной! [строки из стихотворения Эдгара Аллана По "К Елене"]
Взрыва восторгов не последовало ни с одной стороны. Он появился неожиданно, к тому же действительно для него естественнее было бы быть там, чем там не быть; да и слишком он устал для бурных эмоций. Мы лежали рядом в темноте, и он объяснял мне, что его выпустили досрочно, потому что он серьезно повредил спину в каменоломне и начальство Исправительного Лагеря забеспокоилось, что ему может стать еще хуже. Если бы он там умер, то за границей пресса тут же зашевелилась бы, потому что и так ходило достаточно гнусных слухов о болезнях и смертях в Исправительных Лагерях и больницах Федеральной Медицинской Ассоциации (ФМА); кроме того, зарубежные ученые достаточно наслышаны о Саймоне, поскольку кто-то опубликовал в Пекине его доказательство гипотезы Гольдбаха. Ну вот они и выпустили его досрочно, с теми самыми восемью долларами в кармане, которые имелись у него при аресте, то есть ему все вернули по справедливости. Домой от Кер Д'Ален, штат Айдахо, он добирался то пешком, то на попутках; два дня провел в тюрьме в Уолла-Уолла [город в штате Вашингтон на границе со штатом Орегон] — арестовали за автостоп. Он совсем засыпал, рассказывая мне все это, а когда наконец рассказал, тут уж заснул по-настоящему. Ему бы надо было переодеться в чистое и вымыться, но мне не хотелось его будить. Кроме того, я тоже очень устала. Мы лежали рядышком, его голова у меня на плече. Не думаю, чтобы когда-нибудь еще я была так счастлива. Нет, пожалуй, это было не просто счастье. Это было нечто более широкое, непостижимое — как знания, как ночная тьма. Это был восторг.