Роза ветров
Шрифт:
Капитан докладывает:
— Командир первого взвода Крутояров. Его заявление: «Прошу принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. Клянусь, что пока жив…»
— Вопросы? — Председатель комиссии положил на заявление широкую ладонь.
— Сколько вам лет?
— Двадцать четыре.
— Может быть, рано его в партию?
— Никак нет! — твердо возразил Павел. — Не рано.
— На фронте были?
— Был в сорок втором.
Председатель упрямо сжал губы.
— Есть предложение принять. Нет возражений?
— Нет.
Капитан Соснин протянул Павлу руку:
— Поздравляю.
Вокруг
— Ну как? Строго спрашивают?
— Строго, но по-доброму. Не волнуйтесь.
Около разлапистой сосны со старшиной и Сергеем Людмилка вслух читала Устав партии:
— «Членом ВКП(б) может быть любой гражданин Советского Союза, признающий Программу и Устав, активно участвующий в строительстве социализма, работающий в одной из партийных организаций, выполняющий решения партии и…»
— Постой, постой, — недоумевал старшина. — Тут сказано «работающий в одной из партийных организаций…» А как же мы? Мы ведь нигде не работаем?
— Чудак ты! Война — это самая трудная для народа пора. Кончишь войну — будешь работать. Неужели можно задавать такие глупые вопросы? — Лебедев строго глядел на старшину.
— Пока кончишь войну, копыта отбросишь.
— Если боишься, незачем и заявление подавать.
Было общее собрание коммунистов полка. Аудитория — поросшая кустарниками лесная просека. Коричневые, задубевшие на всех ветрах лица десантников. Металлически звучал голос Бати, командира полка, седого полковника:
— Товарищи гвардейцы! Дорогие мои соколы! Завтра — в бой! Может быть, кого-то мы и не досчитаемся после этого боя. Может быть. Но врагу нас не остановить. Это точно.
Он долго молчал, вытирая платком вспотевшее лицо. И в молчании этом чудился каждому ответ на его короткую речь: «Не остановить!»
— Скажите свое слово, товарищи коммунисты! — закончил Батя.
Первым выступил Кирилл Соснин.
— Наши партийные ряды, — говорил он басом, — пополнились большой группой десантников — членов комсомола. Поздравляю всех принятых в кандидаты партии. Это — хорошее пополнение. Мы — освободители родной земли. И за нее, за нашу прекрасную Родину, мы постоять сумеем… Будем бить фашистов сильно, без пощады, по-гвардейски. Так я говорю?
— Правильно-о-о!
— Эту мысль я предлагаю записать в резолюции!
На собрании выступали офицеры и старшины, молодые и в возрасте. Павел, будто впервые, видел решительные лица сослуживцев, коммунистов, крепко, до скрипа сжимал автомат.
Представление о человеческом счастье, об истинном его смысле у разных людей — разное. Для одних смысл жизни и все счастье — в безмятежности и в довольстве, для других — в трудных дорогах, в познании неизведанного и в открытиях. Но есть еще и третьи — нетужилки. Для них все нипочем. Посмотришь на такого: за плечами тяжкие годы, а он идет не сгибается и еще других подталкивает. И в огонь бросится не колеблясь, и в атаку пойдет — не испугается, и руку протянет без корысти, последний кусок поделит.
На таких держится вся наша жизнь.
Родион Беркут до войны, как говорят, был сугубо штатским человеком. Он окончил Тимирязевку и работал в одном из южных уральских совхозов.
По утрам, когда бледно-голубой дымкой курился над степью туман, а по берегам озер, в ивняках, пели подсоловки, Беркут приходил в
Деревенские бабы, выпускавшие коров в стадо, часто видели их, шагающих по прохладной утренней улице. «Пошли наши раноставы! Ха-ха-ха!» Слух полз по совхозу. Не слышали его только Беркут и Аэлита. Законная жена Беркута, зоотехник Ирина, ревновала.
Так продолжалось всю весну. В июне, когда благоуханно задышала земля и отцвели в садах ранетки, девушка сказала ему: «Хочу, чтобы ты был мой! И ничей больше! Никому тебя не отдам». — «А Ирина?» — «Ирина тебя не любит. Я люблю!»
Разыгралась не где-нибудь, а в кабинете директора совхоза сцена: Родион подал заявление с просьбой послать его селекционером на самую отдаленную ферму, за пятьдесят километров от центральной усадьбы. Думал так: расстояние приглушит и утишит вспыхнувший в сердце огонь. Директор поддерживал решение Беркута. Но Ирина была неумолима:
— Я — жена, и я должна ехать с ним? Ни за что. Не имеете права! Не поеду!
— Почему? — выдавливал вопросы смущенный директор.
— Что я там буду делать, в этой ссылке?
— То, что и Родион Павлович. Заниматься животноводством, заведовать фермой… И оклад хорош, и квартира будет прекрасная… А ссылкой наше хозяйство называть не советую. Ферма там не простая, элитная. На весь Урал одна! На золото за границей скот купили… Там спецы позарез нужны, иначе погубим идею!
— Нет. Ни за что. Ничего мне не нужно, никаких ваших идей… И Родион мне ваш тоже не нужен!
Она, видимо, давно уже готовилась сказать подобные слова, искала какого-то подходящего повода, но сейчас они вылетели внезапно, и она задохнулась от волнения.
— Как же так? Вы подумайте! Не горячитесь! — продолжал директор.
Но уговоры были бессмысленными. Их не слушал уже и Родион.
…Они любили бывать с Ириной в Сокольниках. Уходили в самые потаенные местечки, лежали на траве, и она, Ирина, первою сказала ему: «Люблю». И все однокурсники знали, что чувство это прочно и незыблемо, потому что и Родион и Ирина были глубоко порядочными людьми во всем. И сама Ирина, отправляясь из Москвы вместе с ним, была бесконечно счастливой. Но случилось с ней то, что не мог предвидеть Родион, о чем не знала она сама, москвичка, представлявшая сельские тоскливые будни в розовых тонах. Она почувствовала обман. Все было не так, как думала она ранее.
И сам Беркут — тоже был обман: не мог он, бессребреник, дать ей то, чего она ждала.
Через день Родион распрощался с директором, захватил свой студенческий чемоданчик и уехал в глухомань. Осенью того же года Ирину назначили главным зоотехником, и она вышла замуж.
…Блекла степь. Ветер будоражил сонную в озерах воду. Шли дожди. Как и раньше, по утрам, когда ненадолго проглядывало холодное солнце, Беркут приходил в контору отделения к рации. Он слушал далекий голос Аэлиты: «Воскресенка! Воскресенка! Ответьте, пожалуйста, главному зоотехнику!»