Рождение музыканта
Шрифт:
Загляни теперь в детскую – будто и ничего в ней не происходит. Сам ученый дрозд Захар Иванович укоризненно косит на хозяина бойким глазом: что сидишь, как пень?..
Но если молча сидит в детской владетель всех собранных здесь сокровищ и не притрагивается ни к ним, ни к скрипке, ни к гербариям, ни к птичьим клеткам, совсем напрасно полагает Захар Иванович, что счастливый властелин, всем пресытившись, препровождает время в безделье. Есть такой невидимый миру труд – думы. Они и одолели Мишеля. Странные, однако, мысли лезут в вихрастую голову. Повинны в них и многозвучная госпожа Гармония, и жесткий нравом генерал-бас, и нянька Авдотья. Чего бы,
Есть на свете русское песенное царство. Все в том царстве свое, нигде не занятое: каждый златоверхий песенный теремок и каждая былинка. А еще есть на свете музыка: в том заморском царстве властвует госпожа Гармония, а командует генерал-бас. И хотя в том царстве тоже все свое, особенное, Мишель и там давно не чужой. Но зачем же генерал-бас на песню войной идет? Да еще госпожу Гармонию к тому же подбивает?
Слух у Мишеля – действователь; он не может не строить. А что построишь, когда рявкнет, явившись в песенное царство, генерал-бас да напустит на песню валторну и шеренгой пойдет на нее вся генеральская свита? То взлетит между ними песня, то опять потонет. Выходит, либо надо закрыть строго-настрого ход в песенное царство генерал-басу, либо…
– Чай пить! Чай пить! – заорал Захар Иванович, хотя время шло вовсе не к чаю, а к ужину.
Глава восьмая
А батюшка Иван Николаевич попрежнему скачет на своих тройках. Если же завернет часом домой, обежит сады, перемолвится с Мишелем:
– Помни, друг мой, близится экзамен! – И непременно изъяснится стихами с Людмилой:
Слышишь? Борзый конь заржал —Едем, едем, час настал!..И смотришь, уже вернулся Иван Николаевич от стихов к прозе:
– Лошадей! Эх, мало я успел!.. – и опять ускакал.
А сын-наследник никогда не пожалуется. Он только посопит и все успеет. А потом вокруг оглянется: чего бы мне еще прихватить? То ли от матери-натуры, то ли от книг, то ли от музыки? В лишек ему ничего не идет. Все ему мало.
Но вот и батюшка отскакал. Значит настало совсем непролазное распутье. Значит скоро быть зиме. И быть Мишелю в Петербурге!
Мишель оглядывает детскую и соображает: как он двинется с места с этакой кладью? А будущая кладь во множестве летает по комнате, как ни в чем не бывало. Каждый день все еще прибывает в детскую мать-натура в своем дивном разнообразии. Как же тут поедешь? И словно бы услыхал те сыновние думы батюшка. Сидел Иван Николаевич дома, ожидая зимних дорог, да разве он в безделье успокоится? Вышел в столовую с листом в руках:
– Полюбопытствуй, Евгеньюшка! Вот как я вас в Петербург отправлю! По собственному прожекту возок отстроим, изнутри стенки мехом обобьем. В невиданном экипаже в столицу явитесь…
И по тому, как размахнулся своим листом Иван Николаевич, сразу стало видно, что возок будет с новоспасский дом.
А меньше, пожалуй, нельзя. Поедет в возке, кроме Мишеля с кладью, немало народу. Едет в Петербург матушка Евгения Андреевна, а за матушкой хвостиком тянется в столицу Поля. Мишель даже рад – будет кому в дороге истории рассказывать. Но дело не в дорожных историях. Дело в том, что Михаил Глинка предназначен в дипломаты. И новоспасской барышне Пелагее Ивановне первой придется открывать с братцем дипломатические балы. Как же Поле заранее не присмотреться к тем обычаям? Так сама матушка Евгения Андреевна надумала. И Поля едет в Петербург.
Вслед за Мишелем и Поля вырастает теперь в презнатную персону в глазах младших сестер. Теперь есть от чего переполошиться всем куклам, есть о чем вздыхать и Наташе, и Лизе, и Машеньке. Одна Людмила не вздыхает.
Рай – смиренным воздаянье,Ад – бунтующим сердцам!Будь послушна небесам…И новоспасская Людмила послушна сладостным стихам Жуковского. Ей и дома хорошо цвести. А в доме уже начинаются хлопоты. В девичьей известно, что барыне, барышне и барчуку будет сопутствовать горничная Малаша.
А еще поедет в возке Варвара Федоровна. Иван Николаевич имел с ней особую беседу.
– Великие ваши труды и одолжения, любезная Варвара Федоровна, – сказал ей Иван Николаевич, – я по достоинству ценю и в чем могу – содействовать буду. Если решили непременно в Петербург отъехать, помогу и в столице со всем усердием!
Да, Варвара Федоровна решила. Она боится заскучать в Новоспасском без питомца. А кроме того, будто бы ждет ее в Петербурге бывший веселый архитектор. Сидел батюшкин архитектор в столице и долго сочинял преважное письмо, и, прежде чем перенести мысли на бумагу, многократно примерял, как бы ему не оступиться: не могу, мол, жить, Варвара Федоровна, без музыкальных финтифлюшек… О, чорт, никак оступился? «Не могу жить, многоуважаемая Варвара Федоровна, без… Баха!» Уф! Насилу его, химеру, вспомнил!.. Впрочем, письмо, перебеленное столько раз, сколько раз мог оступиться беззаботный сочинитель, ушло в Новоспасское именно с Бахом.
Но Варенька едет в Петербург вовсе не для Баха. Ничуть! Варенька просто соскучилась по столице. Шутка ли – полгода разлуки!.. Как полгода? Ведь она пробыла в Новоспасском больше четырех лет! А полгода прошло с тех пор, как уехал из Новоспасского бесшабашный архитектор. Впрочем, это ровно ничего не значит. И вот именно это Варвара Федоровна хотела сказать. Она едет в Петербург сама по себе – просто в столицу.
А батюшка Иван Николаевич в возке не едет. Ему до столицы еще во многих местах побывать надо. Он путешественников в Петербурге нагонит. Вместо батюшки главным распорядителем путешествия будет дядюшка Афанасий Андреевич.
Афанасий Андреевич вынимает табакерку, стучит по ней пальцами и заправляет понюшку.
– Отвезу, Иван Николаевич! Не изволь беспокоиться, всех по назначению доставлю! Мне ли не знать Санкт-Петербурга?
И вдруг дядюшка задумывается: ведь он не бывал в столице чуть не двадцать лет, а может, и больше. Может, и Петербург так переменился, что не узнаешь? А может, и дороги туда не те? Как тут быть? Афанасий Андреевич не выходит из задумчивости и по возвращении в Шмаково.
– Григорий!.. Как нам быть?
– Не могу знать, сударь! – тихо и даже печально ответствует Григорий. Теперь он сам изумлен и даже отчасти озадачен дядюшкиной экспромтой. Барин в собственные поля не выезжал никогда, а тут на – Петербург!..
– Экая напасть!.. – грустит Афанасий Андреевич.
Как же не напасть, если еще в дорогу не собрались, а уже возникают перед тобой непредвиденные дорожные затруднения!
И в чувствах и в уме дымится адский мрак… —приободрился было Григорий.