Рождение музыканта
Шрифт:
На потаенных пирушках не участвуют, как прежде, театральные девы. И хотя пенится за столом искрометная вдова Клико, престранны, однако, застольные речи: о вольности, о гражданственных правах, а далее и пересказать страшно! И пусть бы привезли гвардейские шалуны из парижского похода модных лореток. Так нет! Вывезли, прости господи, заразу – вольный дух. Вот оно, поношение основ! Только опять же не в шалунах беда. Шалуны на дедовы вотчины сядут и в ум придут. Им ли, многодушным владетелям, шалить? Беда в том, что развелись в Петровом граде малодушные и даже вовсе бездушные господа дворяне да разночинная мелочь. Эти сроду вдовы Клико не знали; эти не от французской
Да разве беда ходит одна? Купецкие бороды тоже весь Невский заполонили и на Фонтанку вышли. На Невском – хлебные конторы, откупщики, банки. На Фонтанке барские сады под топор пошли: «А ну-ка, ваши графские сиятельства, расступись!»
«Это еще что?» – «Купеческого сына Конона Колотушкина собственный дом». – «А это?» – «Первогильдейного купца Федора Лаптева строение…»
И поднялись вместо садов-парадизов доходные купецкие домищи, которые в три, а которые и в четыре этажа. Стоят и тоже в Фонтанку смотрятся. А на что им глядеть? Ни пилястров, ни лоджий каких – ничего у них нет. Львов у подъездов, и тех нету. Только давят фонтанные берега унылым степенством.
Но если спуститься по Фонтанке вниз, к дальнему Калинкину мосту, там, в Коломне, ни дворян, ни купцов нет. На какие тут гербы любоваться, если прибита над дверью малярная кисть или самоварная труба, а у соседа разложены под окнами портновский приклад да сапожная ветошь? Здесь сбежались к реке голь да мелкота, у иного домишки вместо крыши какое-то воронье гнездо торчит; рядом у флигеля весь фасад перекосило, а подальше толпится самостройная калечь у самого берега: того и гляди, нырнет в фонтанную реку.
Один срам для столичной красоты! Вот и гонят их к чорту на кулички, на Козье Болото, в Большую Коломну да в Малую!..
И берега у Фонтанки здесь не те, кое-как лицованы. И сама Фонтанка будто нехотя течет: мимо, мимо…
Не на чем бы и глазу остановиться у Калинкина моста, если бы не владения господина Отто. Тот дом растопырился на берегу, что заезжая щеголиха в фижмах, а при доме флигели, службы, конюшни да необъятный сад. Владение, что и говорить, барское. Только богатые баре хором в Коломне не снимают. Но и господин Отто не таков, чтобы терпеть убытки: на что же тогда российская казна?
И пошло владение в казну, под Благородный пансион. Пансионское начальство приставило к подъезду дородного швейцара: нет в пансион ни входа, ни выхода оттуда без начальственного разрешения.
А по осеннему ненастью вокруг пансиона тоже тишина. Разве пристанет к Калинкину мосту запоздалая рыбачья лодка да будочник гаркнет: «Отчаливай, дьявол!» – и, еще не завершив всей словесной фигуры, уже получит от рыбаков животрепещущую дань и опять надолго скроется в будку. То ли дело сидеть инвалиду в тепле, когда налетает со взморья ледяной ветер, норовя забраться тебе в самую душу! Не выскочил бы на улицу в такую непогоду и вихрастый мальчишка из сапожной, если бы не привел его в движение подзатыльник, вечный двигатель всех ремесел. Не вышел бы на Козье Болото и отставной копиист с самопалом, если бы не померещился охотнику кулик. А какие на Козьем Болоте кулики? Только поднял на воздух перепуганных ворон, да вороны и провожают незадачливого стрелка…
В Коломне на улицах считанные люди. Работный народ еще до света на стройки ушел и до ночи назад не будет. Мастеровые, не разгибаясь, стоят у верстаков. Вдовы-чиновницы торопятся засветло допить кофей. И мужской пол без определенных занятий поспешнее раскладывает гранд-пасьянсы: «Эх, судьба-индейка! На сальную свечу презренного металла, пардон, нет!»
Так и живет в Коломне отставная жизнь: кто сохранил от всей былой роскоши одну расшитую шнуром венгерку, у кого вся летопись жизни расползлась сальными пятнами по старой фризовой шинели: «Эхма, решето-шинель!»
А за окном осень с зимой наперегонки бегут. Когда в Петербурге осень, когда зима – ни один календарь не угадает, будь то хоть Брюсов календарь. В царствующем граде, по правде сказать, не то что осень от зимы, а день от ночи не всегда отличить можно. Шут его знает, был сегодня день или вовсе не был?
Спасибо начальству, открыли в Коломне Благородный пансион. С тех пор на него люди и прикидывают: «Никак пансионские учители по домам пошли? День-то, выходит, опять убежал?..»
Глава вторая
Из Благородного пансиона, точно, расходятся учители. А в пансионской столовой идут последние приготовления к обеду. Воспитанники, преуспевающие в премудрости и добродетелях, возглавляют каждый стол. К ним прежде всего и направляются дядьки с дымящимися порциями. А к пище телесной присоединяется пища для души. Дежурный чтец из пансионеров во все время обеда громко читает назидательную книгу из числа одобренных высшим начальством.
– «…Духовные взоры наши устремляются по одному пути, к одной цели всех наших чувствований», – читает, стоя у пюпитра, дежурный воспитанник Сергей Соболевский, похожий на благочестивую лису. Острая мордочка лисы умащена елеем смирения и голос праведника исполнен кротости.
– So! [14] – кивая рыжим париком в такт чтецу, говорит гувернер господин Гек и шагает далее по столовой длинными поджарыми ногами.
Все идет тихо и чинно, и обед благополучно близится к концу. Но из расписания кушаний, которое вывешивается на целую неделю, давно известно, что сегодня на третье будет подана рисовая каша, дружно ненавидимая всем пансионом. И вот она является, наконец, сладкая рисовая каша, окутанная клубами пара. В столовой воцаряется такая подозрительная тишина, что господин Гек настораживает нос, но и всепроникающий нос господина Гека ничего не может обнаружить. Взоры питомцев обращены к тарелкам, и, повидимому, именно рисовая каша стала одной целью всех чувствований.
14
Так!
А Сергей Соболевский продолжает чтение все тем же постным голосом:
– «…и тогда съединятся души наши, и сладостно сие соединение».
– So!
Но не успел еще кивнуть париком господин Гек, как благочестивый чтец бойко отхватил, не отрываясь от книги:
Ладушки, ладушки,Где были? – У бабушки…– Was? [15] – удивился господин Гек. – Что он там читает, каналья?!
Но чтец все с тем же усердием водил пальцем по назидательной книге и читал дальше великопостным голосом:
15
Что?