Рождение подвига

Гончаренко Геннадий Иванович

На наблюдательный пункт пришел Цветков.

— Все в порядке, Михаил Алексеевич. Только что был на батарее Зализного. Как раз перед налетом немецкой авиации. Артиллеристы хорошо подготовили и замаскировали свои позиции.

Румянцев молча пожал ему руку.

— Очень правильно сделал. Вовремя…

Немецкие танки легко прорвали оборону стрелковой роты на стыке и устремились в лощину. Зализный видел, как они подходили к рубежу соломенного «заграждения» и, боязливо замедляя ход, останавливались, не решаясь его перейти. «Догадались, что здесь скрыта какая-то ловушка. Вот бы где надо бронебойных, — думал Зализный. — Такие мишени, черт возьми!» И приказал открыть огонь по танкам. Немцы дали ответный огонь по

батарее. Два танка осторожно подошли к соломенным «заграждениям» и перешли их. За ними двинулись остальные. Зализный подал команду поджечь жгуты и спустя две-три минуты танки очутились в огненном кольце. Немецкие танкисты, ошеломленные случившимся, остановили машины. Это и привело многих из них к гибели. Танки тотчас же загорелись. Только шести машинам удалось вырваться из бушующего в лощине пламени. Два головных танка избежали участи своих товарищей. Зализный увидел, что против трех его орудий, не имеющих снарядов, идут два танка. В одном из них мог быть командир подразделения, на глазах у которого несколько минут назад сгорели его танки. Он, по-видимому, понимал, что орудия русских беззащитны, и поэтому шел уверенно, вел частый огонь по нашим позициям, не жалея снарядов.

Еще пять-десять минут, и головной вражеский танк подомнет одно за другим все три орудия. Идущий рядом с головным танк сбавил ход. Он немного отстал, но продолжал стрелять из орудия, делая короткие остановки. Он поддерживал огнем головную машину, пробивая ей дорогу. Оглушительный взрыв сбил Зализного с ног, сбросил в погребок для снарядов. Поднявшись, он увидел, что головной танк остановился. Чего он выжидал?

— Санин! — крикнул Зализный старшине. — Связку гранат.

Надо остановить танк во что бы то ни стало. По оврагу старший лейтенант приблизился к вражескому танку. Осталось не более сорока-пятидесяти метров. И Зализный пополз. Танк, не торопясь, продолжал стрелять по одинокому безмолвному орудию.

Зализный напрягся и с силой бросил связку гранат под головной танк. Горячей волной опалило лицо и шею, резкая боль пронзила голову и плечи. Он потерял сознание… Второй танк развернулся на сто восемьдесят градусов и, маневрируя, стал быстро уходить к своим позициям.

Над степью, раскаленной солнцем, установилась непривычная тишина.

…Три оставшихся в живых артиллериста противотанковой батареи принесли вечером на наблюдательный пункт дивизии израненного командира. Один из них передал комиссару Цветкову пробитый осколком комсомольский билет старшего лейтенанта Зализного. Румянцев доложил командующему 64-й армией о героизме, проявленном батареей Зализного. Чуйков приказал представить Зализного к званию Героя Советского Союза, а трех отважных артиллеристов — к ордену Красного Знамени.

К вечеру четвертого дня наступления немцы отказались от попыток прорвать оборону дивизии Румянцева и перенесли удары севернее и южнее. В полночь было получено распоряжение командующего 64-й армией:

«Срочно отвести дивизию за Дон для переформирования».

Усталые от непрерывных боев бойцы сильно поредевшей дивизии Румянцева группами отходили к Дону по лощине, где стояла насмерть артиллерийская батарея старшего лейтенанта Зализного. В лощине, перепаханной взрывами, — словно кратеры, частые воронки от бомб и снарядов, разбитые, изуродованные орудия, без щитов и колес, ящики от снарядов.

Молча идут бойцы, лица их почернели от пыли и ветра. Снимая пилотки, они на ходу прощаются с товарищами, отстоявшими в неравном бою этот клочок земли.

А на одиноком столбике ветер раскачивает кусок фанеры, на которой мазутом выведены неровные, расплывающиеся буквы: «Умрем, но танки не пройдут».

КОМАНДИРСКИЙ ХАРАКТЕР

Все

было необычным на этот раз в обороне. Получив сведения о больших танковых колоннах, командир дивизии Лавренов долго раздумывал над тем, как ему обмануть врага, как задержать на переправе, чтобы успеть отвести дивизию до подхода главных сил немецких танковых войск. Он решил создать видимость обороны на широком фронте и попытаться увлечь немцев в узкую горловину, туда, где Дон делал петлю, образуя полуостров. А на его заросшем восточном берегу поставить на прямую наводку и замаскировать всю имеющуюся в дивизии артиллерию. И когда немецкие танки войдут в этот огневой мешок, ударить по ним с двух сторон фланкирующим огнем орудий и сорвать переправу. Пока они придут в себя и подтянут новые силы, дивизия будет далеко от излучины и сумеет подготовить новый оборонительный рубеж.

Никогда Лавренов так не волновался, принимая решение. Но все подсказывало ему, что он должен поступить только так.

Когда первые лучи солнца высветили небо, немецкие бомбардировщики большими стаями прошли на восток. И вскоре придонскую степь оглушил нарастающий гул и лязг гусениц. Темные квадратные коробки танков появились на горизонте, будто на высоте обозначилось село, ранее скрытое туманом. Они шли осторожно, не торопясь и не стреляя.

А спустя полчаса огненные разрывы вспыхнули на берегу Дона. Артиллерия открыла огонь по немецким танкам. Все перемешалось на земле, все втянулось в стремительный водоворот боя.

Комиссар дивизии Сизов смотрел в бинокль. Мелькали напряженные, беспокойные, а порой и растерянные лица командиров и бойцов.

Лавренова он увидел внезапно, когда комдив поднял голову из-за бруствера. Лицо его было спокойным. Казалось, что все происходящее вокруг него — и нарастающие разрывы, и мечущиеся по полю боя люди — нисколько его не интересовали и весь он сосредоточен на чем-то главном. Вот к нему подбежал раненный в голову командир полка Шульженко. По лицу его струился грязный пот.

— Нас обошли немецкие танки. Мы прижаты к переправе. Первый и второй батальоны отрезаны. Третий переправился за Дон без приказа…

Он беспомощно развел руками.

Лавренов стоял, по-прежнему наблюдая за полем боя. Казалось, он не слушал сейчас Шульженко, поглощенный тем, что творилось теперь впереди. Но вот губы Лавренова чуть вздрогнули, он как бы невзначай сказал:

— Приведите себя в порядок, подполковник! У вас на лице грязь.

Командир полка торопливо достал носовой платок и вытер лицо. Лавренов так и не взглянул на него, продолжая наблюдать за полем боя.

— Закуривайте, — сказал он и протянул портсигар. — Возьмите себя в руки.

Шульженко взял папиросу дрожащими пальцами, прикурил и сделал несколько жадных затяжек.

Лавренов оторвал бинокль от глаз и сказал твердо, будто кладя на цемент тяжелые, как кирпичи, слова.

— Приказываю, товарищ подполковник, взять роту автоматчиков и пробраться к отрезанным батальонам. За Дон без моего приказа полку не отходить. Третий батальон направить в мой резерв.

Шульженко вдруг весь подобрался, одернул гимнастерку:

— Разрешите выполнять, товарищ полковник.

— Выполняйте.

Сизов стоял поодаль, смотрел то на Шульженко, то на Лавренова. Комдив, не отрываясь, глядел туда, где петля реки образовала горловину. Там оборонялся один из батальонов полка Шульженко, поддерживаемый батареей семидесятишестимиллиметровых дивизионных орудий.

Немецкие танки яростно атаковывали горловину, пытаясь смять наши подразделения, сбросить их в реку. Они хотели с ходу навести понтоны и форсировать Дон по кратчайшей прямой. В отличие от левого крутого берега, заросшего деревьями, правый, где оборонялись наши войска, имел удобные пологие спуски. Туда и устремились немецкие танки.