Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке
Шрифт:
В последующие столетия основная концепция принципиально оставалась неизменной, а была лишь дифференцирована и в большей степени формализована 148 . Если вначале речь часто шла о поддающихся проверке положениях о том, чего нельзя было делать приносящему присягу, то постепенно возобладали позитивные положения с подробными формулировками для описания внутренних отношений и обязательств принимающего присягу. Во второй половине XVIII века присяги в имперском контексте формулировались все более специфично в соответствии с тем, кто именно их принимал. Ниже кратко изложены пять характеристик, с помощью которых можно описать концепцию подданства в том виде, в котором она развилась и формализовалась к началу XVIII века.
148
Расслоение концепции можно наглядно проследить с помощью текстов, которые использовались в процессе покорения для принесения присяги. Примеры текстов присяг в имперском контексте можно найти в КабРО. Т. 1–2, здесь т. 1. № 143 (06.09.1642). С. 215; Колониальная политика Московского государства. № 9 (1642–1654). С. 10–11; ПСЗРИ. Т. 1. № 69. С. 114. Пункт 69. С. 255 (31.08.1651); ПСЗРИ. Т. 3. № 1585. Пункт 25. С. 320–322 (14.05.1697); КРО. Т. 1. № 70 (19.08.1740). С. 68, 169; № 254. С. 646 (1762); КРО. Т. 2. № 63. С. 114 (март – апрель 1786); РДагО. Т. 2. № 267 (не позднее мая 1786), 195; МпиК ССР. Т. 4. № 19 (05.04.1787). С. 83; РДагО. Т. 2. № 356 (12.04.1803). С. 265–267; № 372 (28.02.1807). С. 279–280; КРО. Т. 2. № 119 (1823). С. 207. – О формулировке присяги, которую приносили все жители царства при восшествии на престол нового царя: ПСЗРИ. Т. 7. № 4646 (02.02.1725). С. 412; № 5070 (07.05.1727). С. 788–789; Т. 8. № 5509 (28.02.1730). С. 253; Т. 11. № 8473 (25.11.1741). С. 538; Т. 15. № 11391 (25.12.1761). С. 875–876;
Первой и самой важной характеристикой стала вышеупомянутая присяга на верность. Помимо связанной с ней концепции милости, по сравнению с монархиями в «Западной Европе» проявляется еще одна особенность: в то время как в Центральной и Западной Европе было принято приносить присягу на верность непосредственным господам, царское правительство не позднее XVIII века стремилось добиться монополии на присягу. Присяги, которые до сих пор могли приноситься, например по требованию помещиков, епископов или иного низшего светского или духовного начальства, отныне были строго запрещены царями. Присягу на верность следовало рассматривать как центральный элемент автократических притязаний на господство 149 . Эта политика способствовала тому, что принятие присяги ассоциировалось у населения исключительно с претензией на власть царя или формирующегося государства.
149
Rustemeyer. Dissens und Ehre. S. 135–137. Здесь же приведены примеры нарушения запрета приносить присягу лицам, находящимся на более низком, чем самодержец, уровне.
Второй существенной отличительной чертой российского подданства начала XVIII века было существующее с давних времен представление о высокой степени личной связи между подданным и правителем 150 . Эта персонифицированная концепция подданства породила традицию, которая на первый взгляд кажется противоречивой: с самого начала присяга на подданство в случае имперской экспансии содержала положение о вечности. Суть этого положения заключалась, с одной стороны, в том, что принесенная присяга считалась действительно «вечной»; с другой стороны, та верность, в которой клялись правителю, распространялась на его детей и внуков. С этой целью дети и внуки, если они уже существовали, также особо перечислялись в тексте присяги 151 . И все же, несмотря на положение о вечности, присягу приходилось приносить заново при каждой смене правителя, причем как при смене царствующего лица с российской стороны, так и при смене правителя со стороны соответствующей покоренной этнической группы.
150
Концепция, согласно которой каждый подданный лично служит правителю, была заложена уже в Соборном уложении 1649 года. Черная. От идеи «служения государю» к идее «служения отечеству». С. 31.
151
Это, вероятно, стало продолжением традиции, которая развивалась уже во время киевского государства. Уже в те времена присяга приносилась преемникам правителя, хотя сам правитель еще был жив. Таким образом, присягу можно рассматривать как «династическую клятву верности». Ср. Dewey, Kleimola. Promise and Perfidity. Р. 328.
При более внимательном рассмотрении этот подход перестает казаться противоречивым. Он имеет смысл тогда, когда включение в подданство понимается как акт милости. Такая милость могла быть дарована только лицом, считающимся божьим избранником, то есть лично царем. Таким образом, принятие в подданство неразрывно связывалось с фигурой самого правителя. Следовательно, присяга как актуализация этих личных связующих уз должна была возобновляться после ухода правителя и воцарения преемника 152 .
152
Этот же принцип был в силе с точки зрения московских дипломатов при заключении договоров и соглашений о перемирии: они были действительны до тех пор, пока правитель, в период правления которого они заключались, был жив. После вступления на престол его преемника должны были заключаться новые договоры или соглашения о перемирии. В российской державе эта норма действовала гораздо дольше, чем в Западной Европе, где договоры правителей уже в XVI веке рассматривались все реже как связанные с личностью, но в первую очередь с государством. Грабарь. Материалы к истории литературы международного права в России. С. 20.
Однако несмотря на необходимость повторного принесения присяги, после того как люди однажды были приняты в подданство, каждому преемнику монарха принадлежало принципиальное право осуществлять господство именно над этими подданными. Здесь становится очевидной двойственность концепции, подразумевавшей и персональную, и институционально закрепленную (и постепенно ставшую государственной) связь. Эта двойственность возникла в XV веке и просуществовала до начала XIX века. Позже этот вопрос еще будет рассмотрен. А пока мы, резюмируя сказанное, можем, во всяком случае, констатировать, что с российской точки зрения, несмотря на необходимость повтора присяги, действовал принцип «раз подданный – навсегда подданный» 153 .
153
С другой стороны, анализ семантики понятия вечное подданство, проведенный В. Прокоповичем, вводит в заблуждение. Прокопович не замечает в принятии в подданство той двойственности, которая вырастала из русской исторической традиции, когда, с одной стороны, это акт милости правителя и, таким образом, связь с его личностью, с другой стороны, это с XV века постепенно появившееся с течением времени проявление не персональных, а династических отношений, переходящих в связь с государством, и в них добавление «вечное» формулирует притязание на то, что они длятся и после смерти настоящего правителя. Prokopovych. The Problem of the Juridical Nature of the Ukraine’s Union with Muscovy. – В германском пространстве позднего Средневековья присяга на подданство тоже требовалась каждый раз, когда к власти приходил новый суверен. Присяга, однако, приносилась без претензии на «вечность». С самого начала она была связана только с конкретной властью. Эта ограниченная действенность объясняется такой распространенной для германских территорий характеристикой, как частая смена правителей в пределах одной и той же области. Holenstein. Die Huldigung der Untertanen. S. 278 f., s. 385 f. и s. 509.
В-третьих, акт подчинения как акт милости считался состоявшимся только тогда, когда он подтверждался так называемой жалованной грамотой, выданной российским правителем. Этот документ имел большое значение для российской стороны. Он не только фиксировал все условия и обязательства, которые влекло за собой принятие в подданство. Прежде всего жалованная грамота была призвана засвидетельствовать для потомков уже упомянутое «вечное» царское право на господство.
Образцом для жалованной грамоты послужила практика, существовавшая ранее при монголах. У них тоже после принесения присяги выдавалось свидетельство об условиях подчинения и о предоставленной в пользование земле, так называемый ярлык, или ярлык на княжение. После каждой смены правителя – будь то с монгольской стороны или со стороны русских князей – ярлык выдавался и получался снова, для чего князья должны были «ездить за ярлыками» в столицу Монгольской империи, к хану в Сарай 154 . И в 1551 году, когда к Московскому государству была присоединена часть Казанского ханства, упоминается о выдаче жалованной грамоты с золотой печатью. В ней, в частности, зафиксировано, что выплату дани (ясака) разрешалось приостановить в течение первых трех лет 155 .
154
Документ, который царь Иван IV передал своему послу Дмитрию Непейцину, чтобы в 1555 году привести к присяге правителей Сибирского ханства, все еще носил даже монгольское название «жалованный ярлык». Это отчетливо свидетельствует о том, что Московское царство непосредственно переняло монгольскую практику, хотя потом термин «грамота» постепенно возобладал над термином «ярлык». См.: История Сибири с древнейших времен. Т. 1. С. 371; Трепавлов. Присоединение народов к России. С. 200; Он же. Лояльность в обмен на ярлык.
155
Летопись так пишет о грамоте 1555 года: «…и пожяловал бы их государь, в ясакех полехчил и дал бы им жяловалную свою грамоту <…> дал им грамоту жяловалную со златою печятью, а ясаки им отдал на три годы». Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича // ПСРЛ. Т. 29. С. 62. – Но не только московская сторона, но и некоторые принятые в подданство этнические группы придавали большое значение жалованному ярлыку. Чуваши поместили свою грамоту с золотой печатью в специально для этого изготовленный деревянный ларец, который они для лучшей сохранности зарыли в землю. Димитриев. Чувашские предания о Казанском ханстве. С. 113; Трепавлов. «Белый царь». С. 142.
В-четвертых, при более внимательном изучении условий принесения присяги, характерных для XVIII века, обнаруживаются и другие принципы концепции подданства, применявшиеся еще со Средневековья. Уже в XIV и позже в XVIII веке присягу необходимо было приносить «по своей вере» 156 . В основном это правило применялось и в те времена, когда в ходе завоевания Казанского и Астраханского ханств в XVI веке и прежде всего в первой половине XVIII века государственная сторона поддерживала или сама инициировала крупномасштабные походы с целью обращения в свою веру 157 . При принятии в подданство миссионерские намерения отходили на задний план. Интерес российской стороны был сосредоточен в первую очередь на максимальной искренности присяги 158 . Для этого присяга должна была приноситься путем обращения к собственным божествам и по возможности с привлечением предмета, служившего гарантом святости присяги. Это наглядно иллюстрирует попытку русской и российской стороны найти аналогии привычной ей традиции целования креста и священный предмет соответствующей веры, сравнимый с крестом или Библией.
156
Достоверно известно, что уже в 1396 году «татары» должны были приносить присягу в соответствии со своей религией («а Татарове роту пили по своей вере»). Патриаршая или Никоновская летопись // ПСРЛ. Т. 11 [переизд.: СПб., 1897]. С. 163. См. также: Golden. Turkic Calques in Medieval Eastern Slavic. P. 108. – То же справедливо для «князей» из Югры («к роте приведоша по их вере»). Воскресенская летопись // ПСРЛ. Т. 8. СПб., 1859 [переизд. 1973]. С. 237. – Обязанность всех подданных, платящих ясак, приносить присягу по собственной вере впервые письменно зафиксирована в Уложении 1649 года. Соборное уложение, пункт 161 (29.01.1649). Раздел X «О суде» // ПСЗРИ. Т. 1. № 1. Пункт 161. С. 41.
157
Только в ходе петровских миссионерских военных походов от данного правила на короткое время отступили. Вместо принесения присяги на Коране мусульмане должны были приносить ее на Библии. После смерти Петра практика давать клятвы по собственной вере была возвращена. Именный, объявленный из Верховного Тайного Совета Сенату. О приводе к присяге в верности Казанского уезда ясачных татар по обрядам их веры // ПСЗРИ. Т. 8. № 5321 (07.08.1728). С. 72.
158
Собственная вера и форма, в какой они приносили присягу, должны были быть самым тщательным образом установлены, «чтоб у них никакого обмана и лукавства не было». Наказные статьи Нерчинским воеводам. Об управлении земскими и военными делами // ПСЗРИ. Т. 3. № 1542 (18.02.1696). Пункт 9. С. 238.
Посланники царей прилагали большие усилия, чтобы отыскать подходящие реликвии для всех приносящих присягу. В случае с мусульманами это оказалось сравнительно просто: по аналогии с христианским представлением о Библии как о священном тексте мусульманам предлагалось принести присягу с возложением руки на Коран 159 . Буддисты ламаистского толка целовали изображение Будды или прикладывали его ко лбу 160 . Сложнее было с «анимистами» и шаманистами, особенно если до подчинения русским они никогда не покорялись чужой власти и даже не знали, что такое присяга. Здесь клятву приносили на свежеснятой медвежьей шкуре или рассеченной собаке, глотали золото или кусали железо 161 . На медвежью шкуру, перед которой должны были присягать ханты, заранее клали топор, нож и другое оружие; во время самой церемонии человеку, приносящему присягу, следовало протянуть кусок хлеба на остром ноже. Предполагалось, что клятвопреступник может подавиться и задохнуться во время еды, стать добычей медведя или умереть от лезвия ножа. Якуты проходили между разрубленными частями собаки, кладя при этом в рот землю, и клялись тем самым, что при нарушении присяги они примут судьбу, подобную судьбе собаки. Енисейские киргизы, которые не были мусульманами, либо брали хлеб с ножа, либо пили золото 162 .
159
Для принесения мусульманами присяги с XVI века в Московском Кремле специально хранилось издание Корана. См.: Шмидт (ред.). Описи царского архива XVI века и архива посольского приказа 1614 года. M., 1960. С. 42: «Ящик 218: А в нем <…> куран татарской, на чом приводят татар к шерти». См. также: Зайцев. Проблема удостоверения клятвенных обязательств мусульманина. С. 5.
160
Это был способ калмыцкого принесения присяги в 1673, 1724 и 1731 годах. ПСЗРИ. Т. 1. № 540 (27.02.1673). С. 924; Т. 7. № 4576 (сентябрь 1724). С. 352–354, здесь с. 353; Т. 8. № 5699 (17.02.1731). С. 382–383, здесь с. 383. – Посланник ойратов в 1621 году сообщал в Москве, что ойраты скрепили клятву верности, облизав нож и поднеся стрелу сначала к голове, затем к сердцу. Запись приема в Посольском приказе посла ойратского тайджи Байбагиша абыза Букенеева, приехавшего с предложением шертовать царю Михаилу Федоровичу // Международные отношения в Центральной Азии. Т. 1. № 11. С. 53–55, здесь с. 55; Khodarkovsky. Where Two Worlds Met. Р. 71. Fn. 52.
161
Бахрушин. Ясак в Сибири в 17 в. // Научные труды. Т. 3. Ч. 2. С. 49–85, здесь с. 65–66.
162
Lantzeff. Siberia in the Seventeenth Century. Р. 96; Федоров. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 21. – Обычай «пить золото» восходит к религиозным представлениям шаманизма и практике братания монголов с XII века. В случае братания двух представителей различных племен, которые заключали друг с другом договор о дружбе, они не только обменивались подарками, но и в качестве залога верности клятве глотали частицы измельченного золота. Владимирцов. Общественный строй монголов. С. 60–61; Федоров. О форме присяги в России. С. 403. – В персидском мире существовала традиция глотать серу в качестве залога верности клятве. Golden. Turkic Calques in Medieval Eastern Slavic. Р. 109. – С. П. Крашенинников, участник второй Камчатской экспедиции под руководством Витуса Беринга (1733–1743), рассказывает, что присяга часто произносилась под ружейным дулом или произносили установленное выражение: «Правда, что я тебе не солгу». Крашенинников. Описание земли Камчатки. С. 457.
Кроме того, для подтверждения правдивости присяги требовалось привлечь священнослужителя из другой религии, будь то лама у буддистов ламаистского толка или ахун у мусульман 163 . Предполагалось, что они поручатся за правильность призывания соответствующего божества и впоследствии засвидетельствуют перед своей религиозной общиной, что присяга была принесена. Поскольку у «примитивных религий» отсутствовали подобные авторитеты, возможности дополнительной гарантии не было. Тем тщательнее необходимо было изучать обычаи каждой аннексированной этнической группы. Когда московские посланники упрекали киргизов в том, что они не соблюдают присягу на верность, их предводители (князцы) в 1625 году откровенно отвечали боярскому сыну Петру Сабанскому: «Князцам и их улусным людям та шерть [которой томские воеводы заставили их присягнуть] стала нелюба, что приводили их по остяцки, а не по их вере» 164 . Ведь присяга киргизов, данная по обычаю остяков (современное название «ханты»), совершенно очевидно освобождала киргизов от обязанности ее соблюдать. В этом случае проведенные московскими служилыми людьми поиски «правильного» обычая не увенчались успехом.
163
Так, например, за присягу монгольского ламаистского Алтын-хана поручался лама (ламаистско-буддийский монах) – см.: РМонгО. Т. 1. № 102 (03.06.1634–12.05.1635). С. 203–214, здесь с. 209. За присягу казахского хана Младшего жуза Нурали-хана ручался ахун (мусульманский священнослужитель). КРО. Т. 1. № 70 (19.08.1740). С. 134–168, здесь с. 152. См. также: Зайцев. Проблема удостоверения.
164
Бахрушин. Очерки по истории Красноярского уезда в XVII в. Сибирь и Средняя Азия в XVI–XVII вв. // Научные труды. Т. 4. С. 46–47.