Рождение волшебницы
Шрифт:
– А она хорошенькая! – поделился своими наблюдениями Поглум.
– Дуралей! – неожиданно взвилась Золотинка. – Красавица, каких свет не видывал! Писаная красавица!
– Она писаная красавица? – усомнился косолапый.
– А ты думал!
Кажется, это было ему внове. Поглум, разумеется, видел Фелису и прежде, но никогда не рассматривал ее с этой точки зрения. И вообще не рассматривал ее никак, поскольку Поглумы из рода Поглумов дохлятины не едят. Но теперь это была не дохлятина, это было живое, трепетное существо с влажным блеском в глазах и… и слабенькое. Повернувши толстую шею, Поглум посмотрел немигающими глазками на Золотинку, снова обратил
– Но ведь это ж не Маша? – молвил он не совсем уверенно, словно не прочь был бы встретить и возражение.
«Ага! Предатель! – сообразила Золотинка. – Вот кто предатель и перебежчик!»
– Она лучше Маши! – выпалила Золотинка с гневом.
– И умеет печь пирожки?
– Мм… – смутилась Золотинка, коварство которой не простиралось, однако, так далеко, чтобы обманывать доверчивого медведя в этом важном, основополагающем, можно сказать, вопросе. – Мм… Я думаю, она научится… если ты возьмешься расковать узников и вообще пойдешь с нами.
Предатель, еще раз подумала Золотинка. Между тем она прикрывала Фелису от медведя, который сосал лапу и преглупо ухмылялся. Она придерживала девушку, ожидая, когда пройдет болезненный трепет, и шепнула:
– С нами Поглум. Просто большой медведь. Насколько большой, настолько и добродушный. Он твой друг.
Фелиса поверила. Она принимала наставления волшебницы с безотчетной доверчивостью ребенка.
– Дай ему руку, – тихо сказала Золотинка. А сама подумала: неужто даст?
Нечто похожее на страх шевельнулось в душе, когда Золотинка вновь убедилась, в какой чудовищной зависимости находится от нее это хрупкое чудное существо, непрочно еще утвердившееся по эту сторону действительности. Фелиса не колебалась, не было ни малейшего зазора между словами Золотинки и ответным побуждением. Неопределенно улыбаясь, как ребенок, который испытывает незнакомое удовольствие, девушка потянулась к голубому страшилищу. Предательская ухмылка кривила медвежью пасть.
– Слабенькая… Я возьму ее на руки! – произнес он как бы между прочим.
– Нет уж! – резко возразила Золотинка. – Освободи узников! Твое дело освободить узников.
Оставив руку в лапах медведя, Фелиса обратила к Золотинке полные доверия глаза, и в лице ее разлился покой.
– Она хочет, чтобы прежде всего ты занялся узниками. Разбей цепи и всех выпусти. Потом она объяснит тебе остальное, – добавила Золотинка, подметив, что медведь колеблется. – Освободи узников, слышишь? Всех – на свободу!
– Да-да, – туманно согласилась Фелиса. На Поглума она не глянула и, кажется, не твердо сознавала его присутствие.
Обратно отправились прежним порядком: Фелиса на руках у дядьки, Золотинка рядом с Фелисой, Дракула на двери.
Поглум присмотрел камень не многим меньше своей головы и ушел вперед вместе с тюремным сторожем и факельщиком. Раскатился, отдаваясь в извилистых норах, грохот. Могучий медведь бил цепи, плющил и разрывал – хватало одного-двух ударов.
Можно было, однако, заметить, что освобожденные от оков узники встречаются гораздо реже, чем следовало бы ожидать. Да и те, что попадались, в неком душевном оцепенении топтались возле своих углов, с потерянным видом ощупывали стены и оглядывались. Казалось, они не знали, что делать со своей свободой. Захваченные светом факела, они жмурились и вовсе уже теряли остатки сообразительности.
– Идите за мной! Я выведу всех на волю! Вы свободны! – кричала Золотинка и тем только оглушала несчастных.
Когда она смолкла, различила смутивший ее гомон. Его не могли породить все раскованные узники вместе взятые, даже если бы Поглум умудрился согнать их всех… А мог ведь и умудриться! Нехорошее подозрение сразу обратилось уверенностью. Прихватив лишь одного факельщика, Золотинка рванулась и побежала, оставляя за собой душераздирающий крик Фелисы.
В подземном покое, где были решетчатые загородки, смятенному взору ее предстало жуткое зрелище. Поглум выталкивал из тюрьмы Рукосиловых ратников. Уставив поперек прохода толстый железный шест как упор, медведь давил несколько десятков человек сразу, всю сбившуюся перед лестницей толпу. Раскрытые настежь в рассветную муть воротца над плотно придавленными друг к другу головами казались узкими – как недостижимые двери рая. С непостижимой силой медведь приминал, уплотнял, про-о-ода-а-авливал по проходу месиво ревущего народа. Онемелые в удушье лица, выпученные глаза, разинутые без крика рты… И явные мертвяки, уже посиневшие, стояли торчком среди еще живых. Лишь кое-где в пустых клетки по бокам прохода шатались в корчах, валились на пол выпавшие из давки счастливцы.
– С ума сошел! – взвизгнула Золотинка и потеряла голос. – Стой! – сипела она, наскакивая на необъятный, напруженный усилием зад.
Поглум мотнул головой, но Золотинку признал и не лягнулся, чего достаточно было бы, чтобы утихомирить ее навсегда.
– Со-оба-аки… не хотят… на свободу… – просипел он сдавленным голосом.
Стонущий хрип полумертвых людей доводил Золотинку до умопомрачения, и она колотила кулаками мягкий меховой бок.
– Это люди Рукосила! Куда! Их не надо освобождать!
Поглум приостановился, ослабил напор и вовсе убрал кол.
– Как? – сказал он. – Разве не надо?
Некоторое время толпа оставалась в неподвижности. Потом задний ряд едва ли не весь целиком рухнул, на него другие – толпа начала раздаваться, как бы разбухать, роняя из себя придушенных и раздавленных.
– Как же это?.. Что?.. – закряхтел Поглум, устраиваясь задом на пол. – Зря освобождал, выходит? – Пытаясь скрыть смущение, он сунул кол за плечо, чтобы почесаться. Десятипудовый шест, едва умещавшийся в проходе, мазнул шатавшегося за спиной медведя доходягу – тот шлепнулся наземь без стона. – Видишь ли… – миролюбиво продолжал Поглум, – они не хотели выходить из клеток – я рявкнул… А во дворе стража – не пустим… Так вот оно все… да… А где Маша-то? – он беспокойно оглянулся в темноту.
– Маша велела передать, – сквозь зубы сказала Золотинка, – что ты свинья! Не медведь ты, а свинья! Тупое чудовище! Гора мяса и горошина мозгов!
Поглум хлопал глазами.
– Ты так брани-ишься… – протянул он с укоризненным удивлением.
Освобожденный от медвежьего усердия народ, кто владел ногами, спешил убраться. Прихрамывая, а то и на карачках люди шли, позли, карабкались по лестнице к выходу, теснились в воротцах, торопясь избыть этот страшный сон.
– Вот что, – решила Золотинка, – никуда от меня не отходи и не смей никого трогать.
– А если он сам меня тронет?
– Терпи. Иди за мной! – прошипела она, направляясь к выходу.
Несколько опамятовавшись, Золотинка заподозрила в этом жутком недоразумении блудливую руку Карася, который если и не прямо направлял усердие Поглума, то присутствовал при его безумствах как сочувствующий зритель. Карась исчез. Во дворе все смешалось. Сторонники Рукосила расползались, и их было больше, чем курников, которые пребывали в замешательстве, лишенные представления о том, что произошло и происходит.