Рождение волшебницы

Маслюков Валентин Сергеевич

За ее спиной ожидали очереди сумрачные мужи Шист и Расщепа. Врачи успели скинуть кафтаны, закатали рукава. А на лавке, нарочно пододвинутой, разложили набор костоправных приспособлений, всякое отточенное, граненое, изогнутое, зубастое железо. Врачи готовы были взяться за дело тотчас, едва беспомощная волшебница уступит место у ложа больного. Более округлый, степенной полноты Расщепа и его угловатый, сложенный корявыми уступами товарищ Шист.

Когда Золотинка отстранилась в изнеможении, Шист, удерживая голову больного, поднес к его стучащим зубам стакан маковой настойки. Расщепа принялся разматывать повязку. Врачи изъяснялись

отрывисто и неполно, но даже нескольких замечаний было достаточно, чтобы уразуметь их намерения. Именно: выдолбить, выдернуть, вывернуть, вырезать, а при необходимости и выжечь. Оставалось только надеяться, что здравый смысл и природная человечность уравновесят в нужных долях костоправное рвение.

– Боюсь, товарищ, придется отрезать руку, – негромко пробормотал Шист, ощупывая посиневший локоть юноши.

– Инородное тело между лучевыми костями, – сказал Расщепа, ковыряясь в ране железным крюком.

Достаточно было взгляда на прошибленные потом лица врачей, чтобы уяснить себе, как плохо обстоят дела. Золотинка напряженно дышала, ожидая, к чему они придут, и не стерпела.

– Не надо отрезать, прошу вас! – воскликнула она с мольбою. – Пожалуйста, сохраните руку!

– К вечеру, барышня, – раздражительно возразил Шист, – огонь поднимется до плеча. Тогда нечего будет и отрезать!

– По локоть, – пояснил Расщепа, показывая глазами место, где нужно будет отпилить руку.

Бледный, изможденный лицом Юлий мучался, прикрыв веки, вряд ли он сознавал, что происходит. Золотинка сделала усилие, чтобы овладеть собой, и сказала вполне твердо, столь твердо, сколько нашла мужества:

– Подождите до полудня, я говорю! Иначе… будете отвечать головой!

Бедные врачи! Сколько раз они отвечали головой за всякий хрип и сердечное колотье вельможных особ! Они склонялись к тому, чтобы принять к сведению предостережения волшебницы, независимо от того, имела она права на угрозы или нет.

Тогда Золотинка переметнулась к воеводе Чеглоку, который на той стороне очага толковал под стоны Юлия со своими полковниками и сотниками.

– Нужно искать Рукосилову библиотеку, – загорячилась она, – дайте мне людей. Человек десять крепких ребят, придется ломать стену. Иначе до книг не доберешься.

– Щавей, найдете десять? – вскинул утомленные глаза Чеглок.

Они не успели это выяснить… За раскрытой дверью на лестницу всплеснулся вой – яростный, но лишенный внутренней силы – испуганный.

В этот миг отчаяния и неопределенности, вполне понимая, что трещат последние оплоты, под ужасные стенания Юлия, когда дворяне сбились в кучу вокруг Чеглока, ощетинившись, как стая рычащих с испугу собак, Золотинка вспомнила о своей людоедской образине – на губах ее запеклась кровь. Нужно было, наконец, и умыться! Она удовлетворилась кувшином кислого вина. Пока в проходе за дверью лязгали под жуткие крики мечи, слышался остервенелый топот и грохот падения, она наскоро смыла с себя кровь.

Ратники раздались, и в проеме двери выросли очертания воителя, который в одиночку разметал стражу. Витязь не имел головы и сражался голыми руками. Безголового витязя рубили и кололи напропалую, не причиняя ему вреда. Он продвигался по караульне, упавшие расползались из-под тяжелых медных ног.

– Порывай, стой! – крикнула Золотинка, не имея за душой ничего другого.

И медный человек остановился. Порывай или Лоботряс, другим словом.

Где был теперь этот лоб? Расплющенную и свернутую набок голову трудно было уже назвать головой, в смятой башке не различались ни лоб, ни глаза, ни нос. И если Порывай и отличался когда подходящими к такому имени ухватками, то ныне в скрипучей его поступи не осталось ничего порывистого, мерный шаг его наводил тоску мертвенной неумолимой медлительностью. Претерпев падение с каната, Порывай-Лоботряс перекорежился: одно плечо выше другого, тонкий стан прогнулся. Медный человек подволакивал ногу и неважно владел рукой. Грудь его и плечи, медные пясти и локти поблескивали свежими зарубками.

Павшие духом ратники старались хотя бы прикрывать стонавшего княжича. Врачи же, нисколько не устрашенные пришествием истукана, продолжали ковыряться в ране и без успеха пытались выдрать засевший в костях зуб.

– Чего ты приперся? – заносчиво спросила Порывая Золотинка.

Тот развернулся, словно желая отвечать. И стоял столбом. Казалось, голос девушки имел над ним тайную власть. Она же лихорадочно соображала, как бы это так исхитриться, чтобы отправить болвана восвояси.

– Вот что, дружище, – продолжала она с притворным добродушием. – Сейчас я напишу письмо Рукосилу, и надо его снести. Ну то есть Рукосил теперь Видохин, ты отлично это знаешь. Так что понесешь, понял?

Ни единым телодвижением не выдавал он затаенных побуждений: не соглашался, но и не выказывал возражений. Ждал.

Золотинка оглянулась: Чеглок и присные его засуетились, показывая друг другу жестами и выразительным вращением глаз, что волшебнице нужно. На счастье, нашелся писарь, он молча выложил потребные принадлежности на скамью, где Золотинка устроилась писать. Она не раздумывала. Вскрики и стенания тяжело страдающего Юлия подстегивали мысль, оттого и письмо получилось короткое, решительное, но не весьма хитрое:

«Рукосил! У меня твой перстень, ты понимаешь, что это значит. Ничего хорошего для тебя. Не обольщайся. Мы могли бы разойтись по-людски, если бы ты освободил Юлия от едулопова зуба. Золотинка».

Она не особенно уже удивилась, когда Порывай принял письмо – как будто за ним и явился. И заскрипел назад в сени – к хозяину, мимо охотно расступившихся ратников. И дальше… дальше слышен был в коридорах трудный скрипучий шаг. Каким образом удивительное посещение болвана входило в расчеты Рукосила? Золотинка не успела это обдумать.

– Что вы можете предпринять, шударыня? – веско расставляя слова, спросил Чеглок, едва только посланник чародея удалился.

– Спасение в книгах Рукосила! Нужно знать, вот что! Если бы я знала… Может быть, все очень просто, проще простого, – горячечно говорила Золотинка, тиская руки. – Дайте мне людей. Придется ломать стену.

Воевода щелкнул пальцами, оглядываясь:

– Елизар!

Призванный был измучен и часто вытирал рот тыльной стороной ладони.

– Людей мало, человек сорок, – доложил он. – Неладно выходит, воевода. Этих, которые Рукосиловы… Они все живехоньки в подземелье, куда мы их загнали, а наших градом побило. – И он, наклонившись к воеводе, засвистел сиплым шепотком: – Так не будет ли распоряженьица? Всех бы их подобрать, под корень… Пока под замком. Положили бы как овец, вот ладно-то было бы. Аккуратно. – В мужиковатом, опухлом с перепоя лице служилого не видно было и признаков чего-то жестокого или хищного, скорее так… хозяйственная озабоченность.