Рождение волшебницы
Шрифт:
Золотинка вернулась в библиотеку, заперла замок на два оборота, для верности подхватила опрокинутый стул и заложила дверные ручки.
Потревоженный ею, дворецкий сокрушенно вздохнул, а потом уж приподнял веки. Едва прояснившийся взгляд его уперся в пару стройных девичьих ног, спереди необыкновенно розовых… И это было такое разительное впечатление, что, не останавливаясь на следах потопа, блуждающий взор дворецкого пугливо возвращался к обгорелым ногам девушки. Вид неприлично укороченного платья мешал Дракуле сосредоточиться и уяснить положение дел.
– Где это вы так мм… простите, царевна, ободрались? – промямлил, наконец, он, поводя мутными
– На солнце! В низких широтах! – огрызнулась она.
– Вам не холодно мм… простите, без юбки?
– Меня трясет!
Она подняла разбухший от влаги том и так шмякнула его на стол, что хлюпнуло и разлетелись брызги.
– Соберите книги, чтоб не мокли, – кинула она Дракуле.
Покоробились от воды страницы, но чернила и краски нисколько не пострадали, они как будто бы стали ярче. Прежнюю книгу Золотинка отодвинула, опасаясь даже задеть зажатый между страницами хвост водоросли. Но и в новую книгу, это был третий том «Общих дополнений», не решалась погружаться, отвела взгляд, стиснув сплетенные пальцы.
Потом, не шевельнувшись, она выпалила нечто невразумительное, да так сердито, что честный Дракула почел своим долгом переспросить. Золотинка не ответила и после молчания внезапно соскочила со стула, чудом его не опрокинув. Стремительное внимание ее привлек брошенный на залитом полу указатель. Лихорадочно полистав книжицу, она нашла слово «истина», отыскала десятый том «Дополнений» и статью, занимавшую добрую долю тома. Возвращаясь за стол, она пробормотала знаменательные, навсегда оставшиеся для Дракулы загадкой слова:
– Провалиться, так с треском!
И с этим провалилась. То есть исчезла.
Оставив после себя раскрытый том и внезапно осиротевшего Дракулу, который принял эту новую превратность со стоической покорностью.
Едва поймала она глазами заглавие статьи «Истина», как очутилась в кромешной тьме.
Тьма эта отличалась от всякой другой. Во-первых, несмотря на полнейший, непроницаемый мрак, Золотинка отлично видела свои обгоревшие на солнце ноги. Видела плечи, живот, растопыренную для пробы пятерню. Тело ее было равномерно и сильно освещено, хотя самый источник света не поддавался определению. Во-вторых, она ни на чем не стояла, то есть под ней не было никакой опоры. И не было ощущения, что она висит или парит… Золотинка просто… пребывала. Обреталась во тьме. Не чувствуя ни жары, ни холода. Воздух был свеж и чист, хотя ни малейших токов его не ощущалось. Она попыталась сдвинуться, и ничто не мешало ей шагать, как бы подниматься или даже спускаться, переворачиваться через голову. При той, однако, странности, что в полнейшей мгле невозможно было понять, действительно ли она движется или перебирает ногами на месте. Вокруг ничего не менялось.
– Вот так истина! – сказала Золотинка, совершенно не рассчитывая на то, что громогласному ее недоумению сыщется свидетель. – Это что, издевательство?
– Да что ты, малышка! Как можно! – раздался ласковый голос. Золотинка узнала его прежде, чем оглянулась.
И со щенячьим визгом кинулась навстречу Поплеве, который, шумно вздохнув, принял ее на широкую, как лемех плуга, грудь.
– Поплева! Поплева! Да ведь Поплева! – восклицала она, вдыхая запах смолы, махорки, ощупывая, перебирая, терзая, целуя, дергая за бороду и снова кидаясь обнимать со слезами и смехом. Он это, он – нечесаный, свирепо всклокоченный, краснорожий, добрый, в парусиновой рубахе и в штанах, босиком, как привык он разгуливать по палубе «Трех рюмок». Но здесь под огромными его ступнями с оттопыренными пальцами была тьма.
– Поплева, да ты ли это? – отстранилась Золотинка в недоумении и восторге.
– Как бы это сказать, малышка… – смутился он, – я, конечно, совершеннейший Поплева. И в то же время, как бы это выразиться… плод твоего воображения. К сожалению.
– Да? – протянула Золотинка, отступая на шаг.
Поплева, заметно задетый, вздохнул и прижал к груди пятерню:
– Для полноты истины следует признать, что вообще-то… я учитель мудрости.
И тут раздался голос Тучки:
– А ты присядь, малышка! – улыбаясь, Тучка подвинул ей небольшое, уютное облачко.
Она замерла, а он, круглолицый, остриженный, как арбуз, призывно раскинул руки и сказал жалобно:
– А мне?
– Тучка, ты тоже ненастоящий? – сказала Золотинка, не справившись с голосом. – Ты убит?
Круглое лицо Тучки исказилось, он неровно задышал и прикусил зубами дрогнувшую нижнюю губу.
– Прости, родной! – Золотинка сорвалась с места. Залегшее на пути облачко отскочило под ногой, невесомое и мягкое в столкновении. В объятиях Тучки Золотинка разрыдалась.
– Я тоже учитель му-му-удрости, – всхлипывая, промычал он.
Они обнялись все втроем, все трое рыдая. Братья целовали дочку мокрыми губами в мокрые щеки, целовали плечи под непросохшей тканью, в уши целовали и за ушами, там где начинались корни золотых волос, целовали залитые слезами глаза, целовали руки.
– Видишь ли, малышка, – начал Тучка, пытаясь явить собой пример рассудительности, но продолжать не смог, отчаянно зашмыгал носом и остановился, чтобы достать из просторных синих штанин похожий на парус платок. Пока Тучка утирался, воздыхая, Поплева отвернулся, чутко отодвинувшись, и высморкался. Сильно сброшенная, сопля полетела в пространство, посверкивая, и скоро стала, как маленькая, едва приметная в черноте звездочка. Долго-долго она затухала, не теряясь совсем. – Видишь ли, малышка, – кое-как справившись с собой, продолжал Тучка. – Мы, собственно говоря, только проводники. В виду неведомых берегов, где лот показывает тебе то две сажени, то двадцать, а прилив меняет течение, ты бросаешь якорь, чтобы дождаться отлива и принять на борт вожа. Без вожа не обойтись. Словом, мы проведем тебя изменчивыми путями истины.
– Но как долго? – спохватилась Золотинка.
– Самый короткий переход по путям истины считается в два с половиной года, – заметил Поплева. – Пробег поболее – тридцать пять лет. Ну, а так, чтобы в основные гавани забежать, нигде не задерживаясь, так это сто пятнадцать лет будет. Только, кажется, ни один человек еще всех гаваней не обежал.
– Видишь ли, малышка, – продолжал Тучка, – истина существует сама по себе…
– Истина существует! – поднял палец Поплева.
– …Но чтобы истину постичь, нужна вера. Вера в истину. Истина нуждается в вере.
– Воистину так! – подтвердил Поплева, выставляя тот же палец, черный от въевшейся по трещинкам смолы.
– Вера в истину! – продолжал Тучка. – Но вера без любви не уцелеет.
– Святая истина! – поддержал Поплева.
– Истина безмерна. Чтобы выдержать ее испепеляющий свет, нужно укрепленное любовью сердце. Вот в чем дело. Теперь ты понимаешь?
– …Почему мы здесь? – завершил Поплева.
В голосе не слышалось торжества, скорее наоборот, странным образом неуверенность, он оглянулся на брата, и тот прибавил, как бы извиняясь: