Рождение волшебницы
Шрифт:
– Ну, так чего ты притащился? – враждебно осведомился Громол.
То, с чем Юлий «притащился», казалось ему уже не столь важным, как синяки под глазами брата, но он не решился спрашивать о важном, очень хорошо, по старому опыту зная, что нарвется на грубость.
– Я ведь возле Блудницы живу, – начал Юлий.
– Ну? – несколько насторожился Громол, потянул смятое покрывало на колени. Юлий опустил глаза: тяжело было видеть это измученное и словно чужое лицо.
– Окна там всегда ставнями закрыты, столько лет. А теперь кто-то поселился – честное слово. Кто-то теперь живет… по ночам, то есть, а не днем.
– Почему ты думаешь?
Юлий рассказал почему. Громол слушал молча и ни разу не перебил, лицо его потемнело еще больше.
– Это очень важно, – сказал он, наконец, и Юлий сразу почувствовал облегчение оттого, что тайна его была признана.
– Ты кому говорил? – спросил еще Громол, раздумывая.
– Никому.
– Ну и молодец. Не стоит, никому не говори. Вот что: я сам Блудницей займусь… Вместе с тобой, – поправился он, приметив, как обеспокоенно дернулся Юлий. Он опустил глаза, провел пальцем по полуоткрытым губам. – Вот что… Я достану ключ, без огласки, и мы с тобой вдвоем…
«Вдвоем!» – мысленно подпрыгнул Юлий.
– … Как-нибудь башню осмотрим. Ну, а там видно будет.
Конечно, Юлий согласился бы и с менее разумным замыслом, а против этого и вовсе нельзя было возразить.
– И вот что, Юлька, ты славный парнишка… И ты мой брат! Ты княжич из рода Шереметов! Ты, черт побери, обязан развлекаться! Всякий человек в государстве имеет свои обязанности – обязанность князей развлекаться. Кто не развлекается, внушает подозрения.
– М-да, – пробормотал Юлий, не совсем твердо уверенный, что Громол шутит.
– Послезавтра, крайний срок, в пятницу я велю устроить для тебя праздник. Нарочно для тебя. Самое блестящее общество. Шеболова сына Зерзеня поставлю распорядителем.
– Да? – ужаснулся Юлий.
– И только попробуй улизнуть! – проницательно заметил Громол. – На десять дней, чтобы проняло. В поле. Под шатрами. Конница. Песельники. Пляски до утра. Веселье до упаду. Игрища. Лицедейство. Шуточное побоище в ближайшей деревне. Шуточные пожары. Шуточные похороны не шуточно пострадавших. Шуточное покаяние. Кощунство. Вот так: в довершение всего устроим для тебя какое никакое кощунство. На первый раз хватит и этого.
Юлий «уперся». Громол узнал это по выражению лица, отчужденному и замкнутому.
– Не буду, – отвечал Юлий, чтобы не вводить брата в заблуждение, и потупил взор, избегая всякого намека на вызов.
– Знаешь, как укрощают зверей царственной породы? – зловеще спросил Громол немного погодя.
Наследник оставил брата на кровати, и, выглянув в смежную комнату, где бездельничала придворная шатия, кликнул человека. Человек оказался длинным нескладным парнем с несуразно длинными конечностями.
– Где плеть, Ширяй? – резко спросил Громол.
Плеть валялась на виду, и прежде еще, чем Ширяй успел в полной мере выказать свое усердие, Громол подобрал ее с ковра, крутанул, пробуя руку, и прищелкнул ременным хвостом по полу.
– На колени-то встань, голубь, слышь! Козлом!
Ширяй опустился на четвереньки.
– Проси княжича, – невольно усмехнувшись, велел наследник и передернул плеть по полу. – Буду лупить тебя, как Сидорову козу. Как козла, если хочешь. До тех пор, пока княжич, ужаснувшись, не примет мое предложение. Проси, взывай к милосердию, в руках княжича твоя шкура.
– Ваш-ш-ш-милсст! Гос-с-сударь! – зашлепал губами Ширяй. От неестественного положения на карачках лицо его оросилось потом, язык не повиновался. Затравленный взгляд на дверь в смежное помещение, где обосновалось беспечное стойбище гимнастических юнцов, показывал, что, несмотря на крайнюю степень потрясения, Ширяй все же способен был помнить о попранном достоинстве – он опасался свидетелей.
Юлий спустил ногу с кровати и так остался, захваченный сердцебиением.
Обморочное бездействие младшего брата опять обмануло Громола. Он перекинул хвост плети назад… Вжик! – в пыльном солнечном воздухе сверкнуло ременное жало. Но Юлий сорвался с места прежде взмаха, в тот самый миг, когда исхудалое лицо наследника ожесточилось для удара. Одним прыжком он очутился между Громолом и ставшим под плеть Ширяем – разящее жало резануло его по щеке со свистом.
Юлий дернулся, проглотив вскрик, – Громол в тупом изумлении взирал на последствия своей горячности. На щеке мальчика через скулу вздулся ровный, как нарисованный, рубец. Еще мгновение – наследник с похожим на стон ругательством откинул плеть и кинулся к брату. Испуганно заголосил Ширяй, на стоны и вопль потянулась придворная братия. Наследник удерживал в объятиях скорченного от боли брата и все порывался как будто целовать раненую щеку, однако же намерение свое до конца не доводил.
– Во-он! – вскричал он вдруг, обнаружив вокруг себя толпящихся соглядатаев, и яростно топнул. – Вон! Мерзавцы!
Братия шарахнулась на выход, с ними и Ширяй.
– Ну вот! – с какой-то раздражительной горестью воскликнул Громол, сцепив руки. – Вот! – лицо его подергивалось, он мял пальцы и вскидывал быстрые глаза. Можно было отличить тот болезненный миг, когда взгляд наследника останавливался на просеченном плетью рубце. – Черт! Какая пакость! Фу-ты!.. Ну, прости. Слышишь, я прошу у тебя прощения!
– Да, – молвил Юлий, подразумевая, что слышит. Щека горела острой, растекающейся болью, и это было сейчас ощутимей нравственных метаний брата, за которыми он не успевал следить.
– Ну, что, плохо? – спросил Громол с очевидно проглянувшей надеждой получить немедленные заверения в обратном. – Как я теперь оправдаюсь, если я, может, хотел пошутить? А ты под плеть сунулся. Сначала довел до белого каления, а потом… потом вот до мучений совести! Вот что ты сделал! Ты добренький, а я злодей – так?
– Вовсе я этого и не хотел, – промямлил Юлий, испытывая от стремительных водоворотов Громолова красноречия, которые сливались со стреляющей болью в щеке, настоящее головокружение.