Рождение волшебницы
Шрифт:
Потом замотал змеиную кожу – тонкий, снятый без швов чулок – вокруг шеи, затолкал поглубже и тщательно застегнулся.
– Не мешает? – спросил Юлий участливо, но довольно глупо. Вообще-то он имел в виду совсем другое: кто же все-таки удружил Громолу оберегом? И где эта добрая женщина ныне? И не припасла ли она еще нескольких оберегов? А если да, то раздает ли она змеиную кожу по своей доброй воле или за какую службу? А если за службу, то за трудную ли?
Ничего этого Юлий не спросил.
Подошла пора вплотную заняться Блудницей. Громол показал ключ – едва умещавшуюся в кармане железяку.
Вооружение младшего брата составлял широкий кинжал, которым можно было и рубить (кого?). А наследник имел при себе легкий длинный меч с золоченой рукоятью – игрушка, кованная из лучшего харалуга, упругого и звонкого железа, который привозили из Мессалоники. Громол даже разрешил брату помахать клинком в комнате.
Вышли, когда стемнело. Заметно прибавившая за последние несколько дней луна появилась на небе заблаговременно, еще при солнце и теперь ярко светила на крыши, на верхушку Блудницы, сбитую из досок, днем темных, а сейчас высветленных. Внизу, в глухоте улиц было темно. Юлий не стал запирать вход в свои покои, оставил дверь приоткрытой на случай, если придется… мм… быстро возвратиться. Однако ничего не сказал брату об этой трусливой предосторожности.
– Ты не бойся! – прошептал Громол. Совершенно не ясно было, мог ли он видеть и слышать, как Юлий трясется.
Полукруглая дверь в Блудницу лежала в глубокой тени.
– Посвети! – свистящим шепотом велел Громол.
Юлий приподнял над фонарем покрывало, заиграл свет.
Не скрипнув, отомкнулся замок, под легким толчком дверь провалилась внутрь и обнажила непроницаемо плотную темноту, в которой потонул дрожащий луч света. Страшно было беспокоить этот мрак даже светом. Должно быть, Громол чувствовал то же самое. Не переступая порога, он тихонько обнажил меч и ткнул клинком пустоту, потом оглянулся на брата – не слишком уверенно. Пущенный в черный проем камень звонко щелкнул. Громол подобрал второй камешек и тоже его бросил – неживой стук… И тишина.
Вдруг с необыкновенной отчетливостью донесся грохот падающей цепи, завизжали колеса. Судорожно переглянувшись, мальчишки сообразили в следующий миг, что это колодец, – там, в глубине крепости, в пятидесятисаженную пропасть упала большая многоведерная бадья, цепь размоталась на всю длину и бадья плюхнулась – уже неслышно.
– Полно трусить! – прошептал Громол. – Наш родовой замок. Мы здесь хозяева. Кого нам бояться?
Если бы Юлий знал кого!
– У тебя оберег, – сказал он еле слышно.
– Держись за мной, – возвысил голос Громол. – Пошли!
Сразу за порогом обнаружились несколько обломанных ступеней. Они вели не вверх, а вниз – на вымощенный грубым булыжником пол. Сводчатый потолок пропадал в темноте. Вдоль стен громоздились рассохшиеся бочки, стояли несколько шестов – ратовища копий без наконечников, – и валялся всякий мелкий хлам. Крутая каменная лестница в углу башни закручивалась слева направо и пропадала с глаз. Разило чем-то сырым и тянуло холодом.
– Закрой дверь, – тихо молвил Громол, оглянувшись.
Юлий повел светом,
Лихорадочно метнувшийся по углам камеры свет не открыл ничего нового. Западня захлопнулась, но та нездешняя сила, что привела в действие бездушные доски и железо, сделав свое дело, хранила молчание. Перемогая тягучий страх, Юлий заставил себя следовать за Громолом. Потребовалось собрать силы, чтобы двумя руками удерживать над собой фонарь, когда брат поднялся на две ступени и принялся дергать прочно заклинивший засов. Запор застрял намертво.
Братья не обменялись ни словом, не хватило духу посмотреть друг другу в глаза. Громол пытался всунуть острие меча между загнутым концом засова и железной обоймой, в которой засов скользил. Едва это удалось, он навалился на меч как на рычаг. Железо скрипнуло, звон – и Громол шатнулся со сломанным мечом в руках. Закаленный харалуг лопнул, кончик лезвия остался в щели.
Юлий совсем сдернул с фонаря покрывало, обронив его под ноги, и светил во все стороны.
Но страх прошел.
Возрастая без меры, страх перевалил, наконец, порог чувствительности, когда он еще ощущается. Это было иное состояние. Остались только простейшие ощущения: слух, зрение, тяжесть фонаря в руке, мелко бьющая тело дрожь. Не было ни опасений, ни надежд, никаких мыслей вообще – только непреходящий озноб и острота восприятия. Все, что происходило с Юлием, происходило как бы не с ним. Он обрел способность наблюдать за собой со стороны, слушая сердцебиение как чужое. Словно это было уже на том свете, после смерти. Душа его, как самая слабая и пугливая часть существа, не выдержав встряски, оторвалась от тела и отстранено наблюдала теперь за отчаянными содроганиями бездушного и потому бесстрастного, в сущности, Юлия.
Из закрученного провала лестницы скользнул махающий комок… безобразное порождение тьмы – летучая мышь.
– Держись за мной, – сказал Громол, продвигаясь к ступенькам.
Юлий сознавал шаг, тяжесть фонаря, он жил одним мигом, жил настоящим, похожим на ввинченную во мрак лестницу. Тьма затягивала его, отступая перед светом фонаря все вверх и вправо. Тьма сворачивалась, ступенька за ступенькой закручивалась она вверх. И тьма наступала сзади, неумолимо поднималась, скрадывала все, что ненадолго уступила свету.
Поворот винтовой лестницы ставил Громола в невыгодное положение при нападении сверху. Задержавшись, он перенял меч в левую руку, но и так чувствовал себя неуверенно. Потому опять взял меч как привык и, не спуская глаз с отползающей темноты, продолжал подниматься.
На втором ярусе башни они нашли угловатые залежи какой-то рухляди, но здесь не остановились. Лестница винтилась вверх и они снова вошли в каменный колодец.
– Залезем наверх и спустимся сразу обратно. Посмотрим, – прошептал Громол.