Рождение волшебницы
Шрифт:
По крайней неразберихе вышло недоразумение: Зимка ударила саму себя с маху затылком о камни! Не в силах уразуметь, как это, находясь сверху, нанесла она себе поражение, девица взревела.
А получилось вот что: когда, не думая о последствиях, Зимка жестоко толкнула подругу на пол, Лжевидохин, озабоченный последствиями еще меньше, выпалил заклинание, коснувшись верхней девицы камнем, и в тот же миг Зимка обратилась в полнейшее подобие Золотинки – в Лжезолотинку. Случилось это тотчас после удара, то есть Зимка-Лжезолотинка, получив Золотинкин облик и тело ее со всеми синяками, ссадинами,
Разница была только та, что Лжезолотинка от испуга и боли причитала и голосила, а Золотинка стиснула зубы, не издавая ни звука. Отпрянув друг от друга, обе поднялись, шатаясь.
Лжевидохин так их и различал: терпит настоящая, а ложная хнычет. Однако распорядился он без разбора, без малейшего уважения к прежним заслугам той, что хныкала.
– Хватай обеих! – прошамкал он едулопу, когда обнаружил, случайно оглянувшись, что медный болван неведомо чего ради пришел в движение. – Живо! Хватай и тащи!
Двое балбесов, носившие оборотня, принуждены были расцепиться. Отвратительный голый едулоп, этакая балда в три аршина без малого, цапнул девушек за локти и поволок, не обращая внимания, успевают ли они переставлять ноги.
Пошли. Впереди шагал однорукий факельщик. Следом горбатый короткоголовый остолоп с поросшей вдоль хребта гривой: он нес на руках Лжевидохина и сипел от усердия – грузный старик тянул, как никак, пудов на восемь. И далее уже, впритык к гривастому, буро-зеленый обалдуй волочил сбившихся с шагу девчонок, одна из которых беспрестанно причитала.
И, наконец, несколько отставший Порывай, неизвестно что вобравший себе в голову медный человек. Который не повиновался теперь никому, не имел никакой воли и однако же, к безмерному удивлению чародея, вышел из неподвижности.
Порывай заметно отставал и скоро потерялся за поворотами, извещая о себе приглушенным скрипом. Похоже, он неуклонно повторял проделанный беглецами путь. В бездумном упорстве болвана и заключался ужас, нечто такое, что выводило Лжевидохина из себя, лишая его мужества. К тому же чародей забывался и временами переставал понимать, что происходит. Едулопы тащились тогда без всякого руководства, наугад и, попавши в тупик, останавливались.
В момент просветления Лжевидохин велел свернуть в затопленный подвал, где вода достигла девчонкам до пояса, отчего одна из них плаксиво заверещала, что не умеет плавать и что с нее довольно – пусть они ищут себе другую дуру.
Под водой обнаружились ступеньки, и, следуя указаниям оборотня, едулоп отомкнул тяжелую железную дверь, прикрытую с той стороны коверным пологом. Вся орда попала в длинный проход, с левой стороны которого тянулись полукруглые окна, выходившие на запад, в пропасть. С правого боку окнам противостоял ряд тяжеловесных каменных изваяний. Это был уже, очевидно, дворец, одно из нижних помещений Старых палат.
Дверь по распоряжению Лжевидохина снова заперли. К несчастью, оборотень не успел сообщить едулопам дальнейший замысел и обомлел, прикрыв глаза. В ярком дневном свете серое лицо его гляделось мертвенной маской с проваленными щеками и чрезмерно выпуклым, твердым лбом.
Едулопы топтались, не получая распоряжений. Однорукий факельщик держал торчком обгорелую палку, она чадила, горячая смола капала на пол. Другой обалдуй, с путаной гривой, изнемогал под тяжестью хрипевшего старика: по бурозеленой роже катился пот, носильщик пошатывался. Рослый балбес, который держал девушек, тупо глазел на мучения сородича. Едулопы безмолвствовали, не имея ни малейшей потребности обменяться мнениями.
Девчонки, которые нет-нет да и поглядывали друг на друга, презрительно фыркали при виде своего изнуренного и ободранного подобия. Обе подрагивали, переступая занемевшими ногами по ледяному полу.
– А если старый хрен даст дуба, – прошептала одна из Золотинок, обращаясь к напарнице наискось, по касательной, – слушай, я говорю, если откинет копыта… с него станется!., так эти твари, они нас сожрут, а?
Вторая Золотинка только хмыкнула: сожрут и поделом!
Прохваченный сердечной болью, оборотень застонал, слабо ворочаясь, и говорливая Золотинка испуганно на него покосилась.
– Брось! – взвинчено сказала она подруге. – Что толку дуться, когда нам обеим крышка, ты ж видишь… Как бы мы между собой ни ссорились, у нас с тобой много общего.
Тут они глянули друг на друга, словно пораженные справедливостью последнего соображения.
– Думаешь, я сама что-нибудь понимаю? – горячо продолжала говорливая. – Зачем это все старому хрычу понадобилось?.. Мне это не надо, во всяком случае. Мне и своего хватало… И слушай, в животе у тебя пусто. Ты когда ела? Так жрать хочется…
Слово «жрать» неизбежно обратило ее пугливый взор на плотоядную рожу балбеса – Золотинка осеклась. Верно, была она не только говорлива, обидчива и великодушна, но и чрезвычайно впечатлительна. А более всего непоследовательна. Страх смыкал ей уста, и страх понуждал говорить, молоть языком, не заботясь, куда вывезет.
– Ты такая тощая, слушай, – отметила она, имея, однако, в виду, свои собственные, недавно доставшиеся ей стати, – а икры… как у крестьянской бабы. Что ты молчишь?.. – начала она и вдруг переменилась, в розовом обгоревшем лице ее проглянуло нечто мечтательное: – Слушай, а это правда?.. Что хозяин говорит насчет наследника?.. Что у тебя с Юлием, а? Скажи по совести?
– Заткнись! – прошипела вдруг Золотинка с такой внезапной, непримиримой злобой, что говорливое подобие ее не в шутку оскорбилось и замкнулось.
Жутко бухнула дверь.
До нутра прошибленные громовым раскатом, словно оказались они внутри гудящего колокола, обе Золотинки обмерли. И новый удар последовал после неспешного промежутка.
– Порывай! – сорвалась в крик Золотинка. – Рукосил здесь! Спаси меня!
Легкая заминка означала, что Порывай слушал… И снова принялся за сокрушительную работу, самая размеренность которой свидетельствовала о неколебимом упорстве. В полнейшей растерянности металась взглядом Зимка-Золотинка, позабывшая с испугу о спасительном сходстве со взывающей к Порываю подругой. Мутно очнулся Лжевидохин. А едулопы – сытые животные! – вздрагивали и слегка косились на ходившую ходуном дверь.