Рождение волшебницы
Шрифт:
Это походило на покаяние и на вызов. Видимо, так оно и следовало – среди толпы, на площади, как каются измученные совестью убийцы. Захваченный страстью откровения, Юлий вполне осознавал ожидающие его впереди стыд и муку.
– Вот как ты заговорил, сынок, – невразумительно пробормотал Любомир, почему-то утративший кураж.
Когда княжич замолк, никто не возобновил прежней необязательной беседы. Государь начал прощаться, вдруг обнаружив, что ему давно пора уезжать. Вопреки прежде выраженному желанию остаться, уехала задумчивая Лебедь, и Юлий не решился ее удерживать. Вслед за вельможами очистила берег великокняжеская стража, на той стороне никого не осталось.
Давно уж некого было провожать, а Юлий глядел… И когда обернулся, увидел Золотинку. Низкое солнце забралось под навес, пожаром горели и переливались лучезарные волосы. Она – почудилось? – пожала плечами… и пошла, бросив Юлия на мосту. Боже мой! Недолгое время спустя Юлий, насилуя себя, на виду у всего стана, направился к шатру волшебницы и окликнул служанок.
Внутри было совсем темно, горела поставленная между лилий свеча, а волшебница сидела на утвержденном посреди обширного ковра стуле и глядела на вход. Она заговорила бесстрастным ровным голосом, который ужаснул Юлия.
– Жена за порог, а ты сюда.
Несколько мгновений он силился возразить…
– Бывает так, – наставительно продолжала волшебница, – человек думает, располагает одно – выходит совсем другое.
Княжич вышел вон, путаясь в занавесях. Через мгновение Зимка вскочила в побуждении схватить и удержать. Они совершенно не понимали друг друга. Никто из них, ни Зимка-Золотинка, ни Юлий, не подозревал о разделявшей их пропасти недоразумения.
Принявшая облик Золотинки Зимка, несомненно, обожала наследника. Возбужденное ее тщеславие мало чем отличалось от подлинной и глубокой страсти. И если уж суждена была ей когда-нибудь большая, все переворачивающая, испепеляющая любовь, то, значит, пришла для нее пора.
Несчастье же Зимкино заключалось в том, что опыт прошлого приучил ее к «короткоходовым» чувствам. Предвосхищая страсть, которая озарит когда-нибудь ее жизнь, Зимка с отрочества уже запасала впрок взгляды, жесты и даже самые чувствования, которые отрабатывала на безответных своих поклонниках, рассматривая их как черновые заготовки избранника. В течение какого-нибудь достаточно теплого вечера, за несколько часов успевала она иной раз выказать такое богатство и разнообразие чувств, какое другому, менее поворотливому человеку хватило бы на полгода самых бурных переживаний. Увлекаясь, переходила она от обиды к негодованию и тосковала, приложивши ко лбу ладонь, и выражала слабой улыбкой готовность к прощению, и сразу затем садилась к ухажеру на колени, чтобы в этом беспроигрышном положении осыпать его ревнивыми упреками и расплакаться, зажавши лицо в ладонях, и броситься бежать – в место дикое и безлюдное между двумя розовыми кустами, где привыкла она переживать отчаяние… И особенной расслабленностью жестов, мягко-устало звучащим голосом, приоткрытыми для поцелуя губами искупала она потом размолвку. Не позволяя, впрочем, разгоряченному было поклоннику особенно уж раскатывать губу.
Воспитанные Зимкой ухажеры отвечали ей такими же клокочущими впопыхах чувствами.
Так что действительно влюбленная, влюбленная первый раз в жизни, Зимка-Золотинка не умела выразить себя ничем иным, кроме нелепых дерганий, самый размах и ненужность которых свидетельствовали о захватившей ее страсти.
Вычурные замашки Зимки не были, однако, бездушной игрой – Зимка ревновала. Она – совершенно справедливо! – относила поразительные признания княжича к своей предшественнице и, раздваиваясь, переходила от торжествующей ревности к упоительной злобе. И так она путалась тем мучительнее, что самый предмет ревности уже не существовал, надежно похороненный в бесчувственной каменной глыбе. Но Зимка-то, может быть, как раз и ощущала особое унижение оттого, что счастливой соперницей ее оказалась безмозглая каменная глыба! Нарочитая Зимкина холодность проистекала из доподлинного, хотя и крайне невнятного движения души.
А Юлий… Боже мой! какое счастье доставила бы ему Зимка-Золотинка одним ясным и добрым взглядом. Если бы только умела она улыбнуться, как улыбнулась однажды – без всякого умения! – Золотинка.
Юлий ведь не нуждался в окриках. Излеченный Золотинкой, он умел понимать обычный человеческий разговор…
Красиво устроенная среди лилий свеча оплыла, цветы пожухли. Сгустившаяся ночь оглашалась случайными голосами – они легко проникали под полог шатра. Но напрасно Зимка прислушивалась – Юлий не возвращался. Не имея ни терпения, ни мужества выносить последствия собственной опрометчивой искренности – как она понимала сумасбродство, – Зимка вышла на воздух со скоропалительным намерением разыскать Юлия и… будь что будет!
Был поздний час, по стану горели поредевшие костры, а небо сияло крупной россыпью звезд. Зимка сообразила, что не знает, куда идти. Кого спросить?
– Ваша милость, барышня! – возник из мрака голос. – Позвольте вам служить!
Весьма кстати. Успокоительное и разумное предложение позволило Зимке справиться с первым испугом настолько, чтобы присмотреться к человеку. Отсветы дальнего костра обозначили толстую плешивую голову почти без шеи, перетекающий в жирную грудь подбородок, откормленное брюхо и пологие плечи. Не дожидаясь согласия, ночной человек продолжал слегка задыхающимся полушепотом:
– Если вы ищете наследника… – он замялся, оставляя барышне возможность возразить, и сразу за тем прошептал еще жарче:
– Я все устрою!
– Что ты устроишь? – вздорным голосом сказала Зимка. Проницательность незнакомца оскорбляла ее представления о сокровенной и неповторимой природе переживаемых ею страданий.
А тот, совсем, видно, не понимая тонких чувств, гнул свое:
– С вашего позволения, барышня, я проследил наследника. На мосту он – удалился в тоске, сударыня! Оглашая уснувший дол жалостливыми стенаниями и пенями. Как он от вас выскочил не в себе, я вслед за ним шасть…
– Зачем? – не сдержалась Зимка.
– Услужить, барышня! Без всякой другой цели!
Она не нашлась, что возразить, и с некоторой растерянностью молвила:
– Да сам-то ты кто будешь?
– Ничтожество! Совершенное ничтожество! – успокоил ее услужливый человек.
И в самом деле, Зимка почувствовала облегчение.
– Но я умею быть полезным, – угодливо добавил он.
– Как твое имя? – спросила она, оттягивая миг, когда нужно было все же на что-то решиться.
– Очунная Рожа, барышня, – сообщил незнакомец. – Но я охотно отзываюсь, когда меня кличут Чунька. Буду вам благодарен за это простое, домашнее обращение…
– Заткнись! – обрезала Зимка, грубостью, как это с ней бывало, возмещая замешательство и душевный разлад.
Однако они не нашли Юлия на мосту, как рассчитывал Чунька. Под навесом балагана спали вповалку люди, они ворчали, когда Зимка спотыкалась в кромешной тьме обо что-то живое. Переход на тот берег был закрыт.
Мало-помалу в обсуждение Зимкиных затруднений вступали пробужденные шумом ратники. В порыве самоотверженного усердия Чунька плюхнулся в реку, чтобы переправиться на тот берег и отомкнуть решетку. Выбираясь на сушу, он погряз в тине и не удержался об этом сообщить. Люди просыпались.