Рождение волшебницы
Шрифт:
Жилец кивнул, с некоторой сухостью, впрочем, и позволил скомороху вести лошадь. Они свернули за угол к людному извозчичьему двору, окруженному со всех сторон постройками с навесным гульбищем.
– Это здесь? – не сдержался жилец, беспокойно оглядывая не внушавшее ему доверия место.
– Разумеется, нет, – успокоил его Лепель. – Мы только оставим лошадь и наберем воды.
Трудно было возразить против того и другого, мальчик нахмурился, но промолчал, и они передали жеребца на попечение замотанного служителя. Потом стали к колодцу, где дожидались очереди несколько конюхов, и Лепель, не теряя
– Это зачем? – настороженно осведомился мальчик. Он чувствовал себя в мужицкой толпе скованно и оставался немногословен.
– Видите ли, господин жилец, – зашептал Лепель, – так удобнее наливать – через рожок. Сейчас я все покажу.
И, согласуя слова с делом, вручил волынку мальчишке, объяснив ему, как держать: воронкой рожка вверх. Затем Лепель кинул ведро в колодец и быстро выбрал его за перекинутую через большое деревянное колесо веревку.
Вода зажурчала в широкий раструб рожка, мех понемногу раздувался. Полведра хватило, чтобы волынка приятно округлилась и отяжелела. Оставшуюся в ведре воду Лепель передал кому-то из возчиков, и они пошли прочь под взглядами мужиков.
Больше мальчишка ничего не спрашивал – из гордости или из других соображений. И только уже на пороге гнусной лавчонки он остановился, взявшись за рукоять кинжала.
– Посмеешь провести меня – берегись! Я найду на тебя управу! Я жилец великой государыни Милицы!
– Несомненно, господин жилец, несомненно! – льстиво сказал Лепель. Он облился и запыхался, удерживая на животе там и здесь подтекающую волынку. – Это не займет много времени. Прошу вас сюда, на лестницу.
– Ты пойдешь вперед! – не выпуская кинжала, бросил мальчишка. Наверху, поотстав от спутника, он настороженно огляделся в мрачном темном проходе и обнажил клинок, крепко стиснув его узорчатую рукоять.
Лепель постучал в дверь ногой:
– Государыня! Откройте! Это я. И со мной гость.
В красивом лице мальчика отразилось смятение, когда он увидел отпрянувшую к грязному окну княгиню. Нуту совсем не знали в столице, но, надо думать, комнатный жилец Милицы достаточно наслушался разговоров о маленькой мессалонской принцессе, чтобы все чувства его взволновались при виде этих нахмуренных бровок и крошечных строгих губок.
Зацепив носком дверь, Лепель закрыл ее, а потом напомнил онемевшему жильцу:
– Снимите шляпу!
Малец дико глянул, сдернул шляпу и шагнул вперед, чтобы опуститься на колено.
– Государыня, простите, долг повелевает мне…
– Так-то лучше будет, – одобрил Лепель. Широко размахнувшись, он обрушил на голову мальца полновесный туго скрученный мех. От глухого, но впечатляющего удара придворный чин сунулся княгине под ноги и рухнул. Она не вскрикнула, только глаза расширились, округлившись.
– Раздевайтесь, принцесса, – сказал Лепель, – и чем скорее, тем лучше. Вы умеете ездить верхом?
– Верхом? – пальчики дрожали, завязочки путались.
– Да, на коне.
– Не уверена.
– Значит, умеете, – сказал Лепель, просматривая бумаги из сумки жильца. – А трубить в охотничий рог?.. Впрочем, рог я возьму на себя, а скакать уж вам придется самой. Раздевайтесь, принцесса, не тяните.
Лепель принялся разоблачать мальчика. Оставив его в коротких подштанниках, скоморох разрезал на полосы половик, служивший прежде Нуте поневой, связал полосы между собой и примотал жильца к кровати, уложив его навзничь. К тому времени несчастный очухался уже настолько, что пытался говорить, так что пришлось заткнуть ему рот кляпом. На глаза же пришлось накинуть тряпицу, ибо мальчишка оправился до такой степени, что способен был подглядывать за шуршавшей одеждами принцессой.
Подстегнутая ознобом, Нута торопилась, так же мало стесняясь Лепеля, как стеснялась бы чернокожего раба. А чернокожий раб, но совсем не евнух, подавая раздетой принцессе чулки, потом штаны и куртку, исподтишка дивился детским ее плечикам, трогательной, едва обозначившейся груди… Потом Лепель и вовсе перестал отворачиваться, поскольку принцесса нуждалась в помощи, запутавшись в завязках и застежках. С целомудренной нежностью он объяснил маленькой женщине нехитрую науку мужского наряда, задержавшись, быть может, на некоторых подробностях чуть дольше, чем требовали того обстоятельства. И не отказал себе в удовольствии самолично укротить буйные волосы Нуты, чтобы спрятать под шляпу. Остались только башмаки.
После того, как придворный наряд жильца пришелся принцессе впору, трудно было предвидеть, что крошечные ее ножки утонут в мальчишеских туфлях, как в лоханках. Сгоряча Нута готова была бежать и так, подволакивая башмаки, но Лепель остановил ее порыв.
– Отвернитесь, принцесса, – сказал он, задержавшись задумчивым взглядом на привязанном к кровати жильце.
Взять с него было уже нечего, кроме подштанников, потому Лепель их и стащил. Малец задергался и застонал, беспомощный перед надругательством, но сумел только одно: кое-как подвинул под путами руку и прикрыл горстью срам.
Полотно разорванных по швам подштанников пошло на портянки. Опустившись к ногам молодой женщины, Лепель ловко обмотал ее крошечные ступни, после чего башмаки сели плотно и можно было застегнуть пряжки.
Переодетая принцесса удивительно походила на мальчика. Пожалуй, она выглядела даже привлекательней, чем истинный хозяин пронзительных лимонных штанов и сиренево-вишневого, с белым исподом, кафтана.
Только этот свежеиспеченный хорошенький мальчик никак не мог справиться с ознобом, который прохватывал его временами так, что приходилось сжимать руки. Что, однако, не мешало ему слушать наставления Лепеля с напряженным вниманием.
– В воротах покажите это, – Лепель развертывал грамоты, изъятые у жильца. – Не больно-то убедительная бумага: указ об изменении порядка престолонаследия. Но вы там в долгие разговоры не вступайте, чуть что: пошел прочь, свинья! С дороги!
– Па-ашел прочь, свиння! – старательно повторяла принцесса.
– Так-так! Глаза сверкают… порядок. Я – гонец великой государыни Милицы в стан Юлия. И суешь ему в рожу грамоту.
Пока принцесса, наморщившись от усердия, разучивала подходящие к случаю ругательства, запас которых у нее, как выяснилось, был до смешного ограничен, распростертый на кровати малый глухо постанывал и подергивался тощим телом.