Рождение волшебницы
Шрифт:
– Великий государь и великий князь Любомир Третий, Словании, Тишпака, Межени и иных земель обладатель, сегодня в год от воплощения господа нашего вседержителя Рода семьсот шестьдесят девятый, месяца рюина в четвертый день незадолго до полудня по соизволению божию скончался.
– Вы слышали, барышня? – хриплым полушепотом обратился возчик внутрь кибитки. Он и дальше считал нужным пересказывать барышне все, что сумел понять из пространных сообщений вестника. Всю эту жуть про рехнувшуюся заморскую принцессу, которая колдовским обычаем прошла сквозь стены, отравив предварительно свекра и почти отравив свекровь. Был зачитан еще один, отдельный указ,
– Вот те раз! – повторял возчик себе. И когда обескураженная толпа как-то нехотя стала расходиться, не зная, что говорить и думать, тронул лошадей, за общегосударственными соображениями совершенно упустив из виду, что по одному из только что оглашенных указов городские ворота закрыты для въезда и выезда.
– Господин хороший! – окликнул он мальчишку на коне, который, важно пересматривая, прятал бумаги в сумку. Мальчишка оглянулся, нахмурившись, ибо не мог сразу сообразить, не содержит ли вольное обращение «господин хороший» чего-нибудь обидного для чести государева вестника и глашатая. – А что, барин, та сказанная государыня, заморская принцесса, супруга нашего наследника Юлия, которая сквозь землю ушла, не из немцев ли она будет?
– Дурак! – коротко выразился глашатай, хлестнув коня.
– Слушаюсь! – мудро ответил возчик.
Покрикивая на народ, он начал выворачивать на Крулевецкую улицу, продолжавшуюся за городской стеной той самой крулевецкой дорогой, что выводила на Аять к полевому стану Юлия. Однако короткий проезд к воротам был запружен громоздкими возами, телегами ломовых извозчиков с огромными колесами, колымагами, дрожками и двуколками. Все было забито до самой двойной башни, которая возвышалась над крышами, перекрывая своей громадой даже самые высокие, в три, в четыре жилья дома.
– Вот те раз! – удивился возчик и повернулся к задернутым полам кибитки. – Как это будем понимать, барышня?
Не получив ответа, он заглянул внутрь полотняного кузова. Большущая прореха наверху, обрамленная колыхающимися лохмотьями, давала достаточно света, чтобы можно было убедиться без тени сомнения: барышня исчезла. А размеры дыры, вполне, значит, подходящие, наводили на мысль, что туда она и прянула – к небу.
Нута слышала все и многое поняла. К тому же она догадывалась, кого называют немцем. Для слованина немец не только обитатель северо-западных лесов, но и вообще чужак. По буквальному смыслу слова – немой. Не понимающий человеческого языка. Причудливое существо, иногда безопасное и нелепое, иногда враждебное. Тот же самый смысл утонченные мессалоны вкладывали в слово варвар, называя так всех чужеземцев чохом, включая и слован.
Так что глубокомысленные изыскания возчика возникли не на пустом месте и не напрасно Нуту встревожили. Прыжок в пропасть, нервное потрясение перевернули все в ее душе, обнажив несвойственные ей прежде черты. Не заглядывая далеко вперед, с хладнокровием все потерявшего человека она принялась готовиться к побегу. Стащила с себя платье, собираясь закутаться в найденный в кибитке половик, но обнаружила, что изнанка дорогого бархата разительно отличается от лицевой стороны, и снова натянула то же платье, только навыворот. Так что получилось из принцессы нечто вполне несуразное и потому не вызывающее подозрений. Осталось только извлечь из ушей алмазные серьги, освободить от заколок и жемчужных нитей волосы да растрепать их, распустить по плечам, как у чернушки, подавальщицы из корчмы. Приспособила она к делу и половик – завернула на бедрах как поневу, то есть несшитую юбку, которая держится одним поясом. Напоследок Нута догадалась скинуть башмачки, стащила чулочки и сунула это все в пустую корзину – возчику на память.
Выкарабкавшись наружу через продранный бок кибитки, она протиснулась вдоль стены и попала в столпотворение, где приняли ее за свою, ничему не удивляясь. Скоро однако Нута вынуждена была осознать, что положение ее, в сущности, безнадежно. Можно ли выбраться из чужого города, не имея ни помощи, ни подсказки? Как разменять на звонкую монету припрятанные под юбкой драгоценности? Куда податься и кому довериться?
Она брела, не смея остановиться и присесть, едва поднимая глаза, чтобы осмотреться. Она давно проголодалась, но не замечала этого, равнодушно поглядывая на румяные расстегаи и кулебяки коробейников. Дурманящие запахи снеди наводили на мысль о чем-то забытом и теперь неважном.
К тому же выяснилось, что босиком далеко не уйдешь. Требуется немало изворотливости, когда на каждом шагу ощупываешь крошечной нежной ножкой камешки, кости, щепки и острые грани горшечных черепков. Нута заново осваивала науку терпения, а всякая наука постигается ведь не в один день.
И кажется, блуждала она по незнакомым улочкам долго – так ей представлялось, – а вышла туда же, где была: замкнув круг, снова увидела в просвете между домами знакомые очертания двойной Крулевецкой башни.
Неподалеку раздавались надсадные наигрыши волынки. Взбудораженная толпа принимала звуки за властный призыв бирючей и потому запрудила проход, стеснив и Нуту.
Волынщик оказался ладным чернявым юношей в пышной куртке с разрезными рукавами. Щеголеватую шляпу он забросил на ленте за спину. Когда народу собралось достаточно, он отнял от губ деревянное дуло волынки, отер его ладонью и с невинным любопытством оглядел встревоженные лица сограждан.
– Нравится? – доброжелательно спросил он, прихлопнув запавший мех, отчего волынка послушно вякнула. – Мне тоже. Звучная погудка, насыщенная и на два лада: если встряхнуть жалейку, лад переменится. – И он действительно встряхнул прилаженную к меху жалейку, чтобы порадовать зевак новым ладом. – Платил-то я за волынку, а получил две. Вот послушайте.
Обескураженный народ, не выказывая радости от удачного приобретения скомороха, стал расходиться. Так что вскоре утомленная Нута осталась перед чернявым волынщиком одна. В смирении ее, в том, как сносила она удручающие завывания расстроенных жалеек, заключалось нечто красноречивое. В сущности, все это время принцесса искала располагающее, открытое и смелое лицо. Теперь, когда она увидела волынщика, искать больше было нечего.
– Ну? – юноша глянул с насмешкой. – Плохо наше дело, я вижу. – Резко очерченный, страстной складки рот его менялся, выдавая подвижную натуру.
– Если мне никто не поможет, – прошептала Нута, оглянувшись, – я погибну.
Конечно, она говорила не совсем правильно, с явным мессалонским произношением, но юноша понял. И не особенно удивился. Он скорее насторожился и окинул девушку быстрым взглядом.
– Если мне не поможет никто! – озадаченно повторил он. – Почему именно никто? А если это будет не никто, а некто? Чем плохо? Вот послушай: если некто мне не поможет, я погибла. Я лично принял бы помощь и от того, и от другого. Но «некто», мне кажется, все же понадежней, чем «никто».