Рождение волшебницы
Шрифт:
– Что же… надежды, значит, что великий государь Рукосил-Могут жив, не так уж много? – спросила Лжезолотинка с душевным трепетом, который заставил ее понизить голос.
– Все в руце божией! – благочестиво возразил Ананья, указывая скорбными очами на источник благодати – на небеса. – Будем надеяться.
– На благоприятный исход? – жадно переспросила Лжезолотинка.
– На благоприятный исход, – подтвердил Ананья. – Посему я и думаю, что лучше отложить наши разногласия на потом. До лучших времен, государыня.
Захваченная множеством будоражащих соображений, Лжезолотинка молчала.
– Государыня! – объявил Ананья с твердостью, которую не умаляла
– Да… но как мы узнаем? – молвила Лжезолотинка, касаясь рукой чистого, безгрешного лба.
– Думаю, как только выберемся из этого заповедника для простофиль, – живо отвечал Ананья, нисколько не заблуждаясь относительно того, что именно занимает княгиню.
И зачем-то покосился на Юлия, который, сгорбившись, опирался на кол. Все ж таки липкое ощущение паутины на чистом, только что вымытом теле не оставляло Зимку, она колебалась. Этот буравчик с разбитой губой, казалось, усмехался. Словно они вдвоем уже составили заговор против лучшего человека на свете, самого верного, смелого и великодушного – против Юлия! Зимка бунтовала душой. Что не мешало ей, впрочем, придерживаться благоразумного соображения, что лучше не выводить мужа из столь удобного неведения. Тем более, что и при самых добрых намерениях неясно было, как это сделать. Последнее соображение показалось Зимке убедительным.
– Значит вот что, старый негодяй! – воскликнула она, на глазах Юлия хватая Ананью за грязные, замусоленные вихры. Тот покорно поддался. – Так вот! Ты пойдешь с нами! Пойдем искать выход. И только попробуй у меня убежать! Пощады не будет. Смотри!
Отторгнутый, наконец, от карающей руки, Ананья воспользовался случаем поклониться. Угроза, звучавшая в голосе Золотинки, решительные ее повадки многое объясняли Юлию, и он заметил вполне определенно:
– Моли бога, чтобы мне не пришлось тебя догонять.
Оборванный человечек проворно опустился наземь, словно приготовившись к каре за одно только дикое предположение, что он способен сбежать. И принялся стаскивать башмаки – это были шитые из разноцветного сукна мягкие туфли с длинными острыми носками и широкими отворотами на щиколотках. Но только теперь, когда он остался в узких рваных ногавицах, то есть штанах, бывших одновременно и чулками, замысел его обнаружился в полной мере: как истый витязь и предусмотрительный царедворец он предложил свои детские туфельки разутой княгине. И туфли пришлись ей впору!
Но комнатный человечек, как выяснилось, и не предполагал, что за хитрая наука ходить в одних чулках. Поотстав от государей, Ананья, ковыляя и прихрамывая по острым камешкам, бежал на зов по одному только взгляду Юлия.
Разлегшуюся на многие версты гряду дворцов нельзя было охватить взором. Так что следовало, наверное, осмотреть ближайший участок стены с южной стороны заповедника, а потом, взяв направо, добраться до большого разрыва, где каменный пояс обвалился.
Заметно осевшая стена высилась недвижно и безжизненно. Изваяния по забралу крыш попадали, обрушились сами крыши, местами и верхние ярусы дворца, так что груды битого камня подводили к самым проломам. Глубокие трещины там и здесь раздирали кладку, и, что удивительно, из расселин тянулись ростки зелени, словно развалины эти многие годы стояли под дождем и солнцем. Печать времени лежала на каменных осыпях, затянутых потеками грязи и мусора, как это бывает после многолетних дождей. Из-под обломков пробивалась трава, острые грани расколотых плит притупились и покрылись лишайником. Изредка попадающиеся двери и ворота не поддавались усилиям – перекосились и заржавели в петлях.
Ананья суетился, выказывая поспешную готовность помочь, – дергал ручки дверей, взбирался на груды щебня, чтобы заглянуть в бойницу. Во дворце стыл непроглядный мрак, оттуда не доносилось ни голоса, ни звука, только эхо, как в глубоком колодце.
Деятельный через силу, Ананья отирал пот и разводил руками. И пока Юлий ожесточенно кусал ногти, окидывая взглядом залитые кровавым светом развалины, с жалостью поглядывая на Золотинку, – а та пользовалась всяким случаем, чтобы присесть, – Ананья отдыхал как пришлось, прислонившись к ставшей торчком глыбе. Да и то сказать – как его ноги еще носили, этого ледащего человечка с неправдоподобно тонкими конечностями.
– Дальше идем! Будем искать! – говорил Юлий, и Ананья послушно сползал с кручи, чтобы ковылять вслед, а Юлий если и умерял свой широкий шаг, то лишь для Золотинки. Грядущее испытание щемило ей сердце, и она подспудно готовила предлог, чтобы уклониться от подъема на кручу, если Юлий решит-таки попытать счастья.
Стало понятно, что дворец разрушен больше, чем казалось на расстоянии, местами не уцелело стен, лишь торчали среди гор щебня каменные клыки. С изуродованных вершин открывались лежащие на той стороне, за кольцом, дали. Повернувшись спиной к Зимке, мужчины глядели из-под руки.
Потом оба спустились.
– Можно перейти, – участливо сказал Юлий. – На той стороне найдем поесть, – добавил он, по-своему толкуя осунувшееся лицо и безучастный взгляд жены. – А здесь, здесь даже птицы не летают. Пустыня. Нечего мешкать, только оголодаем.
– Государыня, – с подобающими ужимками вставил Ананья, – вы всегда можете на меня рассчитывать.
– Идем, малышка! – Юлий подал руку, помогая ей подняться. – Нельзя сидеть на земле – простудишься.
На осыпи, неуверенно карабкаясь, Зимка почувствовала, что это не только тяжело, но и опасно – камни выскальзывали из-под ног, скакали вниз. И наверное, она путала тошнотворное чувство высоты на этой неверной круче с той особенной тошнотой, которую знала, как признак известного всем оборотням западения. Мало-помалу, каким-то чудом, она поднялась на верх осыпи и тут только поняла, что происходит.
Прошлой зимой слованская государыня пережила два западения, произвольно обращаясь из Золотинки в Зимку, а потом обратно. Позывы рвоты, утробные муки, невыносимая головная боль предупреждали ее об опасности за час или даже за несколько часов до припадка, позволяя принять предосторожности – уединиться. Нынешнее западение, вызванное зловещим влиянием дворца, начиналось так бурно, что Зимка уже через ничтожную долю часа ощущала неодолимые, вроде поноса, позывы скинуть чужую оболочку.
Кое-как вскарабкавшись на пологую вершину холма, Зимка стала козлом. Горло перехватила сжигающая нутро мука, казалось, стоит разжать судорожно стиснутые губы, как бурлящее нутро хлынет изо рта, из ушей, из всех отверстий.