Рождение волшебницы
Шрифт:
И Юлий, и Золотинка, как выяснилось в непродолжительном времени, в подозрениях не ошиблись. Тот, кто прятался в амбаре и свалился там с насеста, не стал дожидаться, пока вооруженный рожном юноша отыщет его, и предпочел обезоружить противника покорностью. Тенью явился он из-за угла, но мог бы выскользнуть откуда-нибудь из-под замшелого гнилого венца, хватило бы и крысиного лаза для узкой, с большим крепким носом, головки, чем-то напоминающей однозубый буравчик, вокруг которого набилась спутанными кудрями темная мелко завитая стружка. Тощая фигурка на ломких расхлябанных ногах поклонилась, прижимая руки к груди. Юлий перекинул рожон с руки на руку… и признал Ананью.
Господи
Левая бровь его сгорела начисто, кожа на лбу пузырилась от какой-то огненной оплеухи, губы, и без того толстые на узком лице, расквасила свежая язва. И стоило Юлию нетерпеливо дернуться и оглянуться, безмолвно призывая жену, Ананья грянулся на колени и простер руки.
Золотинка спешила на помощь, со стонами припадая на порезанную осокой ступню, что давало ей время обдумать положение. Сейчас она с особенной ясностью осознала всегда таившуюся в глубинах сознания досаду на Юлия, который (при всех своих неоспоримых достоинствах) проиграл сражение под Медней, лишив тем самым Зимку надежды на честную и чистую жизнь… и вообще… Разве настоящий мужчина оглядывался бы на жену там, где нужно без лишних проволочек прикончить негодяя на месте?!
Мысль об убийстве, о кровавой расправе – камнем по голове, что ли? – пугала Зимку, человека вполне жизнерадостного. Но она знала, что смирилась бы с неизбежным, если бы Юлий взял все на себя и убил Ананью как-нибудь так… без лишнего шума, ненароком… оставив жене возможность честно ужаснуться содеянному. Но как объяснить Юлию, что Ананья и есть тот мерзавец, что взялся исполнить бесчеловечный приказ скормить слованскую государыню змею? Хотелось верить, что муж тогда бы и сам сообразил, в чем состоит долг мужчины.
– Найти бы веревку, мы его свяжем, – обронил Юлий, поймав нахмуренный взгляд жены.
– Государь! Государыня! – вскричал Ананья, молитвенно обращаясь к тому и к другому. – Я буду вам полезен.
И тут Зимка догадалась, что Ананья блуждает впотьмах. «Я буду вам полезен» он обращал более к Юлию, чем к Золотинке. Он полагал мужчину источником ближайшей опасности, не зная, что «государь» насупил брови, нимало не понимая, что пытается втолковать ему отдавшийся во власть победителя человек.
– Он снова не понимает людей, – выпалила вдруг Зимка, словно Ананье должна была она сообщить нечто важное против Юлия, а не наоборот. Несомненно, это было предательство. Хотя бы потому уже, что Зимка с острым уколом совести так это и почувствовала. Она совершила предательство прежде, чем уразумела, что делает. А когда поняла, то поспешила сама себе возразить, что иначе ведь и невозможно иметь дело с Ананьей, если не объяснить ему, что к чему.
– Государыня, я в вашей власти! – воскликнул Ананья, после незначительной заминки, которая понадобилась ему, чтобы осмыслить предупреждение. И как ни быстро проникал в суть явлений похожий на разболтанный буравчик человек, все ж таки пришлось ему еще раз или два призадуматься, прежде чем он изложил все, что считал необходимым. – Какое счастье, государыня, в таком случае, что я могу говорить с вами совершенно откровенно! – просипел он, изменившись к лучшему. То есть лицо его приобрело черты некоторой строгости и даже достоинства, которое совершенно необходимо, когда переходишь к по-настоящему значительному предмету. Эта перемена не укрылась от Юлия, он покосился на Золотинку, чтобы проверить впечатление, и позволил Ананье говорить, не вмешиваясь в то, чего не понимал.
– Государыня! – продолжал шепелявить Ананья, не делая, разумеется, преждевременной попытки подняться с колен. – Я должен предостеречь вас от опасности. Дворцы замкнулись кольцом и выхода нет…
– Что за беда! Прорвемся! – перебила Зимка, самой быстротой возражения пытаясь скрыть беспокойство.
– И-и! Избави, боже! – махнул Ананья с повадкой озабоченного благом родных дядюшки. – Это вам заказано, государыня. То есть совершенно. Ворона моя пролетела над дворцом и грохнулась наземь. Насмерть, государыня, насмерть! Дворцы возвращают оборотней к начальному облику. Если попадете туда вместе с Юлием… Боюсь, ни у меня, ни у вас, государыня, не хватит красноречия, чтобы убедительно объяснить ему превращение Золотинки в Чепчугову Зимку.
Вразумляя Лжезолотинку, Ананья, однако, не забывал и Юлия, обращался к нему как к собеседнику. Эта грубая игра лишний раз подчеркивала негласный сговор двух понимающих против третьего. Зимка, не делая ничего, чтобы выручить Юлия в его двусмысленном и унизительном положении, чувствовала, что глубже и глубже вязнет в липкой паутине обмана. Юлий слушал бесстрастно, раз или два кивнул, словно бы принимая в соображение особенно горячо высказанные доводы.
– Надо искать веревку! – решился он наконец подать голос, подметив, что Ананья кончил. – Свяжем и пусть лежит.
Лжезолотинка качнула головой так неопределенно, что Юлий остался в недоумении – слышит она или нет?
– Куда я денусь?! – хмыкнул Ананья и выразительно обвел рукой замкнутые полуразрушенными дворцами дали.
Юлий как будто понял, но колебался и все поглядывал на Золотинку. Его беспомощность странным образом возбуждала в ней какое-то мстительное удовлетворение, и она противилась недоброму чувству, понимая, как это несправедливо и несвоевременно. И все ж таки подспудно гнездившееся убеждение, что Юлий сам виноват в своем несчастье, которое она принимала за род придури, что он мог бы, во всяком случае, оставить эту дурь ради любимой, это предубеждение давало о себе знать.
– И потом, государыня, – вольно продолжал Ананья, улавливая душевный разлад женщины, – прежде, чем браться за веревку, за палку или за иное орудие, нужно установить главное: да жив ли великий государь Рукосил-Могут вообще? Жив ли он? Мы не знаем. Я не знаю. Нет, я не взялся бы утверждать под присягой, что государь жив и в великом княжестве не наступила эра безвластия.
Это основополагающее соображение имело такое воздействие на собеседницу, что Ананья воспользовался случаем подняться. С неторопливым, обстоятельным кряхтением он встал с натруженных колен, потрогал, скривившись, поясницу.
Потом, убедительно обращаясь к Юлию, поведал тихими словами, как это было. Как то есть великий государь Рукосил-Могут покалечил себе руку, чтобы избавиться от невыносимой боли, которую причинял ему застрявший на пальце волшебный перстень. И как этот перстень вместе пальцем оказался за воротником отданной на растерзание змею государыни. И как Рукосил рассчитал время, чтобы войти во дворец, когда медный истукан Порывай в погоне за перстнем схватится со змеем.
В благообразном пересказе Ананьи замысел, далеко не безупречный с точки зрения поставленной к жертвенному столбу женщины, выглядел вполне разумно. Лжезолотинка кривила плотно сомкнутые губы. Юлий же глаз не поднимал, и можно было думать, что слушает.