Рождение
Шрифт:
Пролог
…Резкие вскрикивания корабельной тревожной сирены, рвущие душу, привели его в чувство. Макс с трудом открыл глаза – залитая багровым аварийным светом изуродованная рубка, погасшие огни индикаторов и приборов… Сразу ноги запылали огнём, и человек с трудом перевёл отяжелевшие глаза вниз… Лучше бы не смотрел! Их попросту не было. Кровавое месиво там, где раньше находились его колени и всё, что ниже них. Даже вздрогнул от страха. Багровая лужа крови, растекающаяся под креслом, говорила сама за себя. Внезапно ему стало холодно. Понятно… Ощущая дикую боль, повернул голову влево, второй пилот сидел в своём кресле, но с первого взгляда стало ясно, что тот мёртв: да и кто может жить с громадной дырой на месте живота. Штурман? Попытался сфокусировать никак не желающие слушаться зрачки, однако, после второй попытки ему это удалось. Тот так же был мёртв. И – десятки дыр в стенах рубки, затянутые герметизирующей пеной, дрожащей под напором внутреннего давления. Вот почему он ещё жив! Похоже, их
– Командир… Ваши ранения несовместимы с жизнью…
– Знаю. Есть живые на борту?
Мгновение заминки, пока чуткие датчики проверяют палубы и отсеки, и отклик:
– Никак нет, командир. Вы последний из живых… Пока…
– Сколько у меня времени?
– Не более трёх минут, командир.
– Ясно…
…Ну, что же… Пожалуй, пора использовать систему последнего шанса. Новинку, установленную на его корабле. Никогда ей не пользовался, но больше ничего другого не остаётся…
– Компьютер, снять матрицу памяти…
Чуть слышные щелчки, отдающиеся в висках. Вновь бесплотный голос:
– Готово, командир…
– Запустить систему поиска.
– Исполняю. Обнаружена планета. Фиксирую наличие живых существ. Найден разум. Сканирую. Разум способен принять носителя.
– Копирование.
Опять мгновение тишины, и ответ машины:
– Исполнено.
С облегчением вздохнул, выплеснув изо рта струйку крови. Оказывается, не только ноги, но и грудь… Почему не обратил на это внимание раньше?
– Ваш приказ, командир?
– Направить транспорт на планету, где находится мой дубликат. Посадить корабль в укромном месте. После этого передать координаты носителю памяти. Помогать ему.
– Указания приняты, командир. Время пути до места назначения составит при нынешней скорости десять местных лет…
– Так долго? Ну и ладно…
Последняя мысль, гаснущая в умирающем теле. Темнота, густеющая каждый миг, звон в ушах. Умиротворение. Покой. И ни капельки не больно. Оказывается, умирать не так страшно…
…Крохотный сияющий огонёк оторвался от изуродованного корпуса военного транспорта и устремился вглубь космоса, с каждой минутой набирая скорость. Вот он уже мчится быстрее, чем свет, и впереди начинает сиять крохотная жёлтая точка светила. Несколько мгновений, сияющий шарик повисает над эклиптикой системы, и вдруг с неимоверной силой устремляется к третьей планете от звезды. Минует беззвучно, не оставляя никакого следа, атмосферу, и устремляется вдоль поверхности огромного океана туда, где находится один из материков. Поднимается чуть повыше, и вот он уже медленно подплывает к древнему, обветшавшему замку, опоясанного полуразвалившимися стенами. Скользит в узкую бойницу, устремляется вдоль пустой в столь поздний час лестницы, ведущей на самый верх башни, просачивается через щель рассохшейся от времени стены в небольшую комнатку. Та почти пуста, если не считать большого, массивного стола посреди неё, заваленного снадобьями и посудой с остатками пищи. В углу – ложе под выцветшим балдахином, на которое наброшена потёртая меховая полость. Возле кровати сидят двое. Женщина средних лет, в богатом, но поношенном платье до пола, и пожилой мужчина с большой лысиной в простом одеянии, подпоясанном обыкновенной верёвкой и толстым томиком в руках.
– Ваше святейшество…
Монах вздохнул:
– К сожалению, как вы видите сами, доса, молитвы святому Ируанию не помогли. Поэтому остаётся лишь готовиться к заупокойной службе и начинать укладывать дрова в погребальный костёр…
– Неужели ничего нельзя сделать?!
– Уважаемая доса, кому, как не вам, знать, что если ваш сын не пришёл в себя на четвёртый день после кризиса, то значит, его разум уже не вернётся? Скоро он потеряет память обо всём: как дышать, как смотреть, какие имена у него и родителей. Не лучше ли прекратить его мучения сразу? Или вы намереваетесь смотреть, как синеет его лицо от удушья, потому что его тело забыло, как дышать?
Женщина заломила руки, не имея возможности что-либо сделать, неподвижно глядя на едва вздымающуюся грудь единственного сына, умирающего на этой кровати. Лишь он, Атти, остался ей от павшего в сражении под Аквилисом мужа. И, спустя четырнадцать лет после рождения, несчастный отрок подхватил на охоте лихорадку святого Йормунда… Она всегда запрещала сыну лазить по Проклятым Болотам, а теперь её мальчик лежит, и разум покидает его. Вначале – память мозга. Она уже ушла. Навсегда. Сын никогда не сможет назвать её мамой… Потом уходит разум тела. Оно не может дышать, не знает, как глотать слюну, как переваривать пищу… Человек превращается в овощ, растение, полностью неразумное существо, умирая по мере того, как всё больше и больше внутренних органов отказывают один за другим… Собрав всю свою волю в кулак, женщина тихо произнесла:
– Ваше Святейшество…
– Что, дочь божья?
Монах был тут, как тут мгновенно насторожив мясистые уши и удивительно напомнив в этот момент тупорылую породу собак с вечно слюнявой пастью.
– Не могли бы вы отдать приказы слугам лично?
Клапауций помялся, но…
– Разумеется, доса.
По-прежнему сжимая в руках Священную Книгу, вышел из комнаты, по привычке произнося обращение к Высочайшему. Слуг не было. Ни одного. Все в испуге попрятались в потайные местечки замка, боясь, что именно их назначат сиделками к умирающему сыну хозяйки. Ведь людям известно, что последний вздох умирающего означает, что кто-то ещё подхватил эту заразу, но в другом месте… Мать приложила руку к груди – её единственный сын умирает от страшной, неизлечимой болезни. Её кровиночка, последнее, что осталось от давно погибшего мужа. Пусть и нелюбимого, но данного ей Высочайшим. Супруг, по крайней мере, относился к ней хорошо, не бил, не издевался, не вмешивался в её дела. И она искренне старалась его полюбить, и даже родила сына, в котором обрела смысл жизни. Но Высочайший рассудил по своему, решив забрать мальчика к себе… Чуть слышно стукнула дверь, появился испуганный до бледности слуга:
– Доса?
– Принеси часы.
– Да, доса.
Мгновенно исчез, чтобы спустя некоторое время вернуться и поставить на стол потемневшую от времени колбу песочных часов.
– Доса?
– Нужно вино. Из старой бочки, что стоит в углу.
Женщина тяжело, с надрывом вздохнула. Она не хочет оставаться одна. И уйдёт вместе с сыном. Нащупала на высохшей груди небольшую ладанку, где хранилось зелье, сняла с шеи, раскрыла перевязанный алой ниткой пакетик, высыпала в высокую оловянную кружку серый порошок. Слуга вскоре явился, неся в руках большой кувшин с густым, почти багровым вином. Поставил его на стол, и, не получив никаких указаний, вновь исчез, чтобы ждать новых приказов за дверью. Оставаться рядом с больным простолюдин боялся до дрожи в коленках. Мальчик всхлипнул раз, другой, третий… Мать поставила часы. Подростку оставалось меньше часа. Это предсмертные вздохи. Сейчас начнут отказывать лёгкие. Отвернулась, наливая себе вино в приготовленную кружку с ядом, и потому не заметила, как огонёк вдруг влетел в раскрытый в тщетной попытке вдохнуть рот и исчез там абсолютно бесшумно, мгновенно впитавшись в нёбо. Подросток вздрогнул. Неосознанно. Просто рефлекторное движение тела. Затем вздохнул. Глубоко, полной грудью. Совершенно нормально. Услышав звук этого дыхания, женщина замерла, не в силах поверить услышанному, и, не замечая, что тонкая струйка уже наполнила кружку и багровая лужица растекается по грубому столу. Обернулась – сын вновь дышал. Ровно, глубоко. Его грудь заметно вздымалась под полостью. Затем… Она не поверила – рука больного дрогнула, шевельнулась, отодвигая шкуру, которой он был укрыт сверху.
– Высочайший!..
Женщина в мгновение ока оказалась возле кровати, и ахнула – на неё смотрели зелёные глаза сына. Внимательно и вопрошающе… И тогда она закричала:
– Чудо! Чудо! Святой Ируаний явил чудо! Высочайший даровал нам чудо!
Первым ввалился перепуганный слуга и обмочился от страха – умирающий приподнялся на локте, а госпожа изо всех сил обнимала его голову, рыдая от счастья. Наконец появился отец Клапауций, привлечённый услышанными криками о милосердии Божьем, донёсшимися из окна башни. Отдуваясь, толстячок неожиданно быстро оказался возле кровати, кое-как умудрился отдвинуть мать от сына и неожиданно бережно оттянул нижние веки с обоих глаз больного, потом охнул – в свете настенного светильника было видно, что проклятая краснота ушла, сменившись нормальной зеленью обычного цвета глаз.
– Воистину, Высочайший явил нам чудо…
Кое-как прохрипел монах, потом вдруг возопил ещё громче досы Аруан:
– Восславим Высочайшего за милость его! Во славу Господа!..
Глава 1
– Мама?
Я дышу с трудом, потому что мою голову буквально вжали в мягкую грудь, и чувствую, как на мои волосы капают слёзы. Одновременно пытаюсь сообразить, что к чему. Впрочем, того немногого, что я успел заметить до того, как меня обняла женщина, рыдающая сейчас навзрыд, непонятно почему, кстати, хватило, чтобы примерно понять, где я, и что со мной. Судя по внешнему виду – средние века. Ну, образно. Какой период – ещё не выяснил. На стене потёртый гобелен с примитивными фигурками. Видел нечто подобное в музее Лондона, полотно, где выткана битва при Гастингсе. Очень похоже. Практически, один в один. Такие же пропорции и стиль. Далее – грубо тёсаные неровные доски в качестве пола. Явно работа делалась топором, потому что следы видны. Ну и солома, набросанная поверх пола. Свежая, как ни странно, но мало. Потому и доски умудрился рассмотреть. На меня сверху наброшена шкура. Что под ней, естественно, не видно. И ещё руки. Какие то маленькие… Впрочем, если всё прошло гладко, мой информационный пакет вытянет тело до нужных кондиций, соответствующих физическим параметрам майора Максима Кузнецова, русского, подданного Российской Империи, командира транспортного корабля 'Рощица', следовавшего к Сигма Веги, где у нас находилась база снабжения. До того, как корабль попал в метеоритный поток, мне было тридцать два года. А сколько сейчас? Однако дышать становится совсем невозможно, но тут в полутёмной каморке появляется лысый, точнее, с большой, плохо выбритой, кстати, тонзурой, толстячок, и начинает оттаскивать от меня плачущую женщину, называющую себя моей матерью. Затем запускает свои грязные толстые пальцы мне в глаза, впрочем, я ошибаюсь – не в глаза, а просто оттягивает веки, заглядывает в них с каким-то затаённым ужасом, а потом вопит так, что у меня закладывает уши: