Рождение

Гетто Виктория

– Иди вперёд…

Мы спускаемся по лестнице в комнату досы Аруанн, и я опускаю её затихшее тело на широкую лавку. Дальше разберутся сами. Женщина тянет руки ко мне:

– Атти, не уходи! Атти!!!

Снова истошная, режущая мне сердце мольба, и я сдаюсь:

– Утром принеси мне завтрак в покои, Эрайя.

Та послушно кивает, и я выхожу из комнаты. Наверх? Наверное…

Глава 8

…Я так и не смог уснуть. Ни на секунду. Просто тупо смотрел в полусгнившие доски потолка и лежал, ощущая пустоту внутри. Мне плохо. Очень и очень плохо от слов досы Аруанн, которую я помимо воли начать ощущать своей матерью. Тут и память тела того, Атти-бионосителя, и уже приобретённое мной, Максимом Кузнецовым чувство к её бесконечной доброте, терпимости и любви. И теперь мне предстоит сделать выбор. Уйти? Легко. Я не пропаду. Вряд ли кто здесь сравнится со мной. Конечно, жаль будет всё бросить, ведь первые шаги к новому будущему уже сделаны, но с другой стороны, я ещё не увяз слишком глубоко, и у меня за

душой много всего интересного… Неожиданно замечаю, что в бойнице брезжит рассвет. Ночь заканчивается? Тем лучше. Поднимаюсь, набрасываю на себя одежду и выхожу из комнаты. Первый сюрприз – поперёк порога на рядне спит Эрайя, прикрывшись какой то тряпкой. Хм… Это её личная инициатива, или приказ? Назвать её матерью мне уже снова тяжело… Всё-равно. Бесшумно перешагиваю через свёрнутое калачиком тело, потом останавливаюсь – девчонке холодно. Тут и гадать не надо. Опять возвращаюсь назад к себе, сдёргиваю с кровати полость, выхожу и накрываю её. Очень аккуратно, бесшумно, чтобы не спугнуть. И, тем более, не разбудить. Эрайая не просыпается. Только выражение лица изменяется на более спокойное. Довольно сопит, чуть распрямляется. Я же бесшумно, поскольку уже достаточно запомнил все издающие звуки места, спускаюсь вниз и выхожу во двор. Первая неожиданность – Кер. Потягиваясь, спешит в конюшню, проведать лошадок. При виде меня кланяется, я прикладываю палец к губам – не шуми, парень. Народ ещё спит. Он понимает, так же молча продолжает свой путь, а я направляюсь к кузнице. Туда вчера, так прекрасно начавшимся днём, и так ужасно закончившимся вечером сложили привезённые мной металлы. Надо чем нибудь заняться, иначе я просто сойду с ума. Зажигаю факел, в его колеблющемся свете нахожу лист меди. Самой тонкой, которую я только смог выискать в Сале. И он, конечно, толстоват, да ещё неровный, вдобавок, потому что ручная ковка. Слиток плющили большим молотом, и его следы по всей поверхности. Прокатки тут точно не знают. Ладно. Управимся. Теперь мне надо деревянную киянку, а так же ровный штырь. Лучше бы не очень толстый. Выхожу вновь на улицу и задумчиво рассматриваю двор. И вдруг вспоминаю – тот прут, из которого я делал первый рычаг к арбалету! Торопливо извлекаю его из воза, заодно делая пометку, что надо бы прописать внушение Хуму, который оставил валяться под соломой драгоценный металл. Киянка имеется. Большой деревянный молоток, которым бьют скотину перед забоем, чтобы оглушить. Достаточно твёрдое дерево. Расстилаю лист на твёрдой земле кузницу, ставлю на край прут и бью по нему деревом. Тупой глухой звук. Лист чуть проминается. Наношу удар за ударом, вроде пока хватит. Трубка нужна длинная, и лист соответствующий, почти полтора метра длиной. Самое оно. А моя основа всего то сантиметров шестьдесят длиной, так что передвигаю прут и опять начинается сначала. И опять, и опять… Становится жарко, я сбрасываю рубашку, поскольку куртка давно висит на вбитом в стену деревянном колышке. Всё охаживаю и охаживаю прут, забыв обо всём. Со всей своей злостью, со всем тем, что вчера осело в моей душе. Уф! Кажется, первый прогон готов! Сажусь прямо на землю, рядом с листом, приобретшим форму угла. Не слишком острого, но нормального. Достаточного, чтобы работать дальше. Хочется пить, и когда открывается дверь и в светлом пятне, возникшем на полу, появляется чей то силуэт, я, не глядя, бросаю:

– Принеси мне воды. Холодной…

Человек исчезает, а я переношу заготовку на стол, вколачиваю несколько клиньев в дырки, упираю в них лист. Вот теперь то начнётся тонкая работа. Не спеша, постепенно… По сантиметру огибаю край листа вокруг прута. Всё больше и больше. Медленно, но уверенно. Киянка уже начинает щепиться, но на одну трубку её хватит. Переворачиваю, и вот он, первый дециметр стык в стык будущего змеевика! Тюк. Тюк. Тюк. Трубка растёт и растёт. Неровная, грубая, но в этих условиях лучше мне не сделать… Приседаю, проверяя шов, и тут передо мной возникает кружка с водой. Залпом выпиваю ледяную, даже переносицу чуть заломило, воду, машинально благодарю, и только тут замечаю, кто принёс мне напиться. Доса Аруанн? Она стоит передо мной, дрожа и прижимая руки к груди.

– Больше ты не станешь называть меня мамой, Атти?

– Я лишь наполовину Атти. Остальное – слуга Нижайшего. Так, кажется, доса, вы назвали меня вчера?

Намеренно приношу ей такую же боль, как вчера сделали мне. Это словно плевок, словно удар. И женщина это понимает. Её глаза тухнут, а руки бессильно падают вдоль тела. Ставлю кружку на стол, киваю ей:

– Заберите, доса Аруанн. И впредь не стоит проявлять доброту к проклятой душе. Оставьте меня. Не мешайте творить чёрное колдовство.

Она отшатывается, потом всё же тихо спрашивает:

– Ты… Не голоден?.. Завтрак давно готов, а Эрайя уже приросла к месту, ожидая своего хозяина в его покоях…

– Это покои вашего сына. Я же – слуга Нижайшего. Уйдите.

Сгорбившись, шаркающей походкой женщина уходит, мгновенно постарев на добрый десяток лет. Я выхожу следом. И жаркое солнце почти мгновенно высушивает облитые потом плечи, снова иду на склад, нахожу там уксус, густой, ещё неразбавленный, забираю олово, потом из куска пакли делаю кисть. Возвращаюсь в кузницу, где забираю полуфабрикат и несу его на кухню. Там жарко пылает очаг, и, побросав олово в глиняную миску, я ставлю её на угли. Повариха со страхом смотрит в мою сторону, и я поясняю:

– В кузнице горн сломан. А мне огонь нужен…

Медленно травлю медь уксусом, заливаю расплавленным оловом стык. Работа кропотливая, но необходимая. Наконец, спустя час, она закончена. Полутораметровая

грубая трубка, но для моих целей сойдёт. Но зато у меня зверский аппетит.

– Урия, дай мне хлеба.

Дебелая женщина вздрагивает, потом торопливо сдёргивает со стоящей в углу широкой лавки чистую тряпицу со следами муки, и я вижу горку караваев. Беру первый попавшийся, отламываю горбушку, потом нахожу взглядом солонку и густо посыпаю хлеб сероватыми крупными кристаллами. Черпаю деревянным ковшиком воду из ведра, быстро жую, запиваю. Потом возвращаюсь в лежащей у очага трубке, из кусочка тряпки делаю затычку, вставляю в один конец. При помощи пера осторожно наполняю результат своих трудов водой, переворачиваю стыком вниз и жду, заткнув второй конец пальцем. Пять минут. Десять. Отлично! Ни капли не просачивается! Получилось! Выливаю воду прямо на пол, выхватываю тряпкой горячую, раскалённую миску, ставлю на каменный пол. Надо подождать, пока олово остынет. Тем временем беру один из ножей и быстро вырезаю две пробки из подвернувшейся, подходящей по толщине ветки, выбранной в горе хвороста. Теперь нужно насыпать внутрь песка и очень аккуратно, чтобы шов не разошёлся, скрутить змеевик… Буквально по миллиметру будущая деталь самогонного аппарата приобретает нужную форму. И уже вечером, когда в небе загораются первые звёзды, я выхожу из кузницы с готовой спиралью в руке. Есть! Я смог! Невольно вскидываю вверх руку со змеевиком и только тут обращаю внимание на то, что работа на кухне уже кипит. Носится народ с вёдрами вина, непрерывно таскают дрова, чад и пар валит изо всех окошек и раскрытых на продув дверей. На меня смотрят со страхом, если не сказать, просто с животным ужасом…

– Ты закончил?

Доса Аруанн возникает передо мной, словно из-под земли.

– Да, доса.

– Следуй за мной.

Разворачивается, начинает идти к башне. Ляпнуть прямо здесь?

– Через три дня я оставлю ваш замок навсегда, доса Аруанн. Просто у меня нет желания быть лгуном и обманщиком в глазах сьере Ушура.

– Иди за мной!

Она не выдерживает и срывается на крик, но я возвращаюсь в кузницу. Мне надо передохнуть. Всё-таки работа тяжёлая. Да и есть охота до жути…

Дверь в кузню открывается, и на пороге появляется Эрайя, теребит свой фартук:

– Сьере, ваша матушка велит вам немедленно прийти к ней.

– Скажи досе Аруанн, что я занят. И у меня нет ни малейшего желания выслушивать разные глупости. Между нами всё решено вчера. И я не желаю продолжения. Лучше принеси мне поесть чего-нибудь…

– Ужин накрыт в её комнате. Ваша матушка хочет отужинать вместе со своим сыном.

– У меня такого желания нет. Увидимся завтра.

Поднимаюсь с древней лавки, набрасываю на плечи куртку, нож у меня есть. А что надо ещё? Лично мне хватит. Отстранив плечом девчонку, выхожу наружу, направляясь к воротам Парда. Иду спокойно, словно так и нужно, и лишь когда оказываюсь в проёме, припускаю во всех ног. Спасибо тебе, Атти, за молодое тело!.. Вбегаю в лес, почти не запыхавшись. Вот я и дома! Для меня это и пища, и кров, и убежище. Километр за километром отмахиваю по густым дебрям. Вроде бы достаточно. Надо ночевать. Нахожу, пока совсем не стемнело, нечто похожее на тополь, трогаю рукой. Ну, пусть не он, но тоже из породы тёплых деревьев. Взбираюсь наверх, подгибаю несколько веток, изображая гнездо. Теперь можно и уснуть. И проваливаюсь в сон. Глубокий, спокойный. Лес всегда успокаивал и излечивал любого русича. И сейчас происходит то же самое. Моя душа очищается, вся обида уходит неведомо куда, мне даже стыдно за свою глупую жестокость., и я понимаю, что поступаю неправильно… Просыпаюсь утром от первых лучей поднимающегося солнца. Внизу сплошное марево предрассветного тумана. А так же полное ощущение того, что я не один. Рядом кто-то есть. Втягиваю воздух – точно! Запах знаком до боли…

– Доса Аруанн? Что вам нужно от слуги Нижайшего? И как вы нашли меня?

Она стоит под моим деревом, не говоря ни слова. Но ей страшно. И тут до меня доходит, что она пробыла тут с самой ночи. Что же я делаю то?! Сколько можно измываться над несчастной женщиной?! Подонок! Не раздумывая, прыгаю вниз, приземлившись прямо на полусогнутые ноги. Выпрямляюсь. И получаю пощёчину. Хлёсткую. Злую. Терплю. Мало ещё получил. Ещё одна. Ещё. А потом меня, как в первый раз, прижимают к мягкой груди, усаживают на мокрую траву, и женщина, всхлипывая, бормочет:

– Какой же ты… Злой… Неужели не можешь понять, какого это для матери потерять ребёнка? Лишиться всего? С чего ты решил, что являешься слугой Нижайшего? Если все твои дела несут лишь добро? Даже мой прежний Атти относился ко мне хуже, чем ты! И вдруг так… Прости меня, глупую женщину! Я сказала, не подумав, что и тебе больно слышать мои слова, прости, Атти…

– Мама…

Оно рвётся наружу, то самое чувство, исподволь зревшее эти два проклятых дня, и я ничего не могу с собой поделать. Стыдно? Тридцатидвухлетний майор может, и удержался бы. Но сейчас это тело четырнадцатилетнего подростка, и все эмоции и чувства обострены до предела, как всё в этом возрасте… И я тоже плачу вместе с ней, а мама прижимает мою непутёвую голову к своей груди, гладит её, ерошит короткие волосы…

– Идём домой, Атти, сынок…

– Да, мама…

Мы поднимаемся. Но одна мысль беспокоит меня всё же:

– Как ты меня нашла? Скажи?

Женщина показывает на своё сердце:

– Им, сынок. Им.

Сердце матери… Сколько легенд, сколько историй, и вот я сам встречаюсь с подобным… Воистину, чудеса в нашем мире никогда не заканчиваются… И мы идём обратно, в Парда… Вместе, бок о бок… И все недомолвки, обиды и огорчения тают под нашими шагами. Перед входом в Парда мама вдруг тянет меня за рукав и тихо шепчет: