Рожденная революцией

Нагорный Алексей Петрович

– Не знаю, – пожал плечами Миронов. – Гравюра там у него одна висит с рыцарем. Ладно, я лучше промолчу, потому что все мои предположения из области мистики. Проверить надо.

– Сколько дней тебе потребуется? – спросил Коля.

– День-два.

– Добро. Мы тебе верим на слово, проверяй.

– Вообще-то у нас уголовный розыск, а не клуб писателей, – язвительно вставил Олег. – Что за тайны.

– Не хочу, чтобы мои слова звучали дурацким домыслом, – сухо отрезал Миронов. – Прошу меня простить.

– Я проверил уголовное дело фальшивомонетчиков Самариных, – сказал Виктор. – Просмотрел в архиве и наше параллельное дело. В уголовном ничего ценного нет. А в нашем – вот такое сообщение. – Виктор развернул бумагу и прочитал: – «Источник сообщает, что братьев Самариных граверному мастерству обучил некий деятель по кличке Штихель. Справка: кличка по картотеке не значится…» И далее: «Самарины на разговор по этому поводу не идут. Учитывая, что Самарины два года

работали на ювфабрике и обучались у лиц, которые ни в чем компрометирующем не замечены, полагал бы: проверку версии „Штихель“ считать законченной». Подпись. – Виктор снова сложил бумажку и спрятал ее в папку. – О чем это говорит? – продолжал он. – На мой взгляд, только об одном: Желтых прав. Остались не ученики Самариных. Остался их учитель. Фальшивое удостоверение на имя Санько – его работа. А как настоящее попало в руки преступников? Вот вопрос.

– Поговори с Санько, – предложил Коля.

– Желтых уже говорил, – махнул рукой Виктор. – Санько сном-духом ничего не знает.

– И все же преступник держал его удостоверение в руках, – упрямо сказал Коля. – Никто не убедит меня в ином. Поговори с Санько еще раз. Аккуратно продумай вопросы.

– Откуда у них наша форма? – вслух размышлял Олег. – Может, хозяйственники наши виноваты, а?

– Ну при чем здесь, скажи на милость, хозяйственники? Погоны в военторге свободно продают. Шинельного сукна в любой скупке навалом! Сапоги, ремни – все есть! Или сами не сдавали, работнички? – прищурился Коля.

– Сдавали, – вздохнул Олег. – Так ведь мы штатское в основном носим…

– Вот они и воспользовались твоим «в основном». Давно уже надо было запретить эту торговлю. Все-таки работники милиции, не кто-нибудь. Вот что, Олег… Шили же они где-то свою форму? Погуляй по частным портным, свяжись с ОБХСС, пусть посмотрят в ателье, мастерских.

Думая о предстоящих делах, никто из сотрудников даже не подозревал, что версия «Штихель», которую прекратил разрабатывать десять лет назад не слишком дальновидный оперативник, как раз и была наиболее перспективной. Никто не знал, что во время поездки Миронова и Смирнова на дачу Ярцева бандиты вели разговор именно об этом Штихеле, а сам Штихель в этот момент был совсем рядом, всего в нескольких шагах.

Коля ловил себя на том, что ему не хочется возвращаться в комнаты, где каждый стул, каждая вещь была поставлена ее руками. На диване она любила посидеть, забравшись с ногами. Лампу-торшер любила включать долгими зимними вечерами. Полка с ее любимыми книгами так и стояла у изголовья кровати. На стене висел ее портрет, сделанный с фотографической карточки 1923 года.

Нина вела себя очень тактично. Появлялась незаметно и так же незаметно исчезала. А Генка встречал Колю громкими криками, заставляя катать себя на плечах, и не уходил спать до тех пор, пока его не уводили силой. Коля охотно возился с ним, играл, но время от времени ловил себя на мысли о своем Генке. «Сколько бы ему было теперь? – спрашивал себя Коля. – Двадцать пять. Был бы уже капитан, а то и майор. И как бы мы радовались. Нет, не суждено». Коля огорчался, мрачнел. Ему начинало казаться, что он зря прожил жизнь. Однажды он даже поспорил об этом с Виктором. Тот обиделся.

– Значит, я не в счет? И Нина тоже? И Генку нашего побоку?

– Ну почему «побоку»? – смутился Коля. – Я не в этом смысле, Витя.

– А я в этом! – упрямо сказал Виктор. – То, что ты сделал для нас троих, уже оправдание целой жизни!

– Трудно мне без Маши, – признался Коля. – Я, Витя, чувствую себя старым, опустошенным каким-то. Словно продырявили меня и утекает в эту дыру вся моя жизнь.

– Знаю, батя. Вижу. А слов утешения не говорил и не говорю. Они слабым нужны.

* * *

Старший лейтенант Санько тяжко мучился. Он мучился с того самого дня, когда подполковник Желтых вызвал его и долго с ним беседовал – не поймешь о чем. А спустя два часа до Санько дошло: подполковник интересовался удостоверением. Служебным удостоверением старшего лейтенанта милиции Санько. Могло ли случиться так, чтобы это удостоверение попало в чужие руки? В первое мгновение, когда Санько, наконец, догадался, зачем его вызывал Желтых, – он даже рассмеялся. Подумаешь, удостоверение! Две корочки в красном коленкоре с малопонятным текстом и значками. Однако уже в следующую минуту сердце Санько болезненно сжалось: он понял, что по пустякам заместитель начальника отдела кадров такого управления, как московское, никого беспокоить не станет. Кто такой Санько? Всего лишь сотрудник городского отделения милиции. А тут – такое высокое начальство. Значит, случилось что-то. Когда Санько прочитал сводку-ориентировку об убийстве Кондратьевой и Султанова и о целой серии ограблений на пригородных поездах, он заволновался. Казалось бы, без всяких на то оснований он связал вызов к руководству с этим страшным делом. Потом поползли слухи о том, что в городе действует какая-то банда, переодетая в форму работников милиции, и Санько понял: его вызывали именно по этому делу. Его вызывали потому, что его служебное

удостоверение попало к бандитам. А как? У него было не слишком много знакомых. Жил он один – жена трагически погибла в прошлом году – ударил ножом пьяный хулиган, мстил участковому, детей и родственников у Санько не было. Он вел скромный образ жизни. И поэтому все свое время – и служебное и личное – он отдавал участку: знал всех наперечет, помогал делом и советом, строго взыскивал с нарушителей. Он знал, что пользуется непререкаемым авторитетом и уважением, и втайне гордился этим. И вот надо же – случилось такое несчастье. Он стал чуть ли не пособником опаснейших преступников. Но как, каким образом это чертово удостоверение, а вернее, его точная копия, могло попасть к бандитам? Он перебирал в памяти всех своих знакомых, вообще всех, кто в последнее время заходил к нему домой (таких было совсем немного) или в маленькую комнатку при домоуправлении, где он принимал посетителей (таких было огромное количество); он старался вспомнить, к кому заходил сам, что делал при этом, и не было ли во всех этих случаях такого момента, когда служебное удостоверение могло хотя бы на несколько минут оказаться в чужих руках. И он вспомнил. Это было настолько просто, настолько житейски обыденно, что не случись событий чрезвычайных, которые все перевернули с ног на голову, он бы никогда и не подумал об этом. Санько ничем особенно не увлекался, но была у него одна привычка, которую он и привычкой-то не считал, а скорее так, необходимостью. Каждую субботу, если не было дел по службе, он направлялся к Сандунам, покупал пахучий березовый веник, шел в парную и хлестал себя там до полного изнеможения. А потом заворачивался в мохнатую простыню, выпивал подряд пять кружек прохладного пива и слушал бесконечные побасенки пространщика Жаркова – юркого, вертлявого человека в ветхом, застиранном халате. Жарков… Пока Санько парится, китель с документами висит в шкафчике под крохотным замочком – ногтем открыть можно. Так. Но зачем Жаркову служебное удостоверение работника милиции? Санько ломал себе голову над этим недолго – ровно до того дня, пока на очередном разводе в отделении заместитель начальника по службе не роздал каждому фотороботы участников банды. Санько просмотрел их и… ахнул. В третьей по счету фотографии он без труда опознал Жаркова. Первым его движением, первой мыслью было – немедленно пойти к начальнику или, того лучше, к самому подполковнику Желтых и продемонстрировать свою наблюдательность. Знай, мол, наших, товарищ подполковник.

Восьмой год пошел, как Санько старший лейтенант. А по должности положено ему быть капитаном. Но уже в следующую минуту Санько скис и не то чтобы заколебался, а, напротив того, решил никуда не ходить и никому ничего не говорить. Конечно, разоблачить опасного гада – это правильный, благородный поступок. Но ведь гад скажет на допросе: «Удостоверение-то ваш лопух проморгал? Я же это удостоверение у него из кармана вытянул, пока он в парной веничком наслаждался…» И тогда не то что звание капитана, тогда в лучшем случае снизят до сержанта и пошлют на пост к Тишинскому рынку, картежников разгонять. И это в то самое время, когда до пенсии осталось всего ничего. До почетной и заслуженной пенсии.

Санько промолчал бы. И тогда неизвестно, как развернулись бы дальнейшие события, но все решил случай. Вечером, перед разводом, Санько зашел к начальнику уголовного розыска, чтобы узнать, не будет ли каких поручений. Начальник сидел за столом и рассказывал оперативникам о том, как он только что был на Петровке с докладом о раскрытии крупной кражи, которая вот уже год «висела» за отделением.

– Но дело, братцы, не в этом, – говорил начальник. – Вы знаете, кто такая эта Кондратьева? Ну, которую убили в поезде? Жена комиссара Кондратьева! Выхожу я от него, ломаю голову – чего это он на себя не похож – мутный весь, убитый какой-то, а секретарь посмотрел на меня и хмуро так бросил: «Мучается комиссар. Переживает. Любил он свою жену…» Какие же вы, говорит секретарь, оперативники, если столько времени до ее убийц добраться не можете? Скажу вам, братцы, – продолжал начальник, – ни в чем я не виноват, а мне стыдно и больно стало.

Санько пулей вылетел из кабинета. «Не виноват, – повторял он про себя слова начальника, – ни в чем не виноват, а стыдно и больно. Стыдно и больно ему, а он ведь честный человек. А я? Жулик я, двурушник. Зину мою хулиганье убило, выходит, и ее память я предаю, собственную шкуру спасаю. Не работа это. Пусть сажают, разжалуют, а Санько за пенсию свою совесть не продаст!» И он уже совсем было хотел немедленно идти к подполковнику Желтых и во всем признаться, но здесь ему в голову пришла новая мысль, и, всецело поддавшись ей, Санько совершил самую большую ошибку: он никуда не пошел, он решил действовать иначе. Он подумал, что признание в ошибке – это еще не устранение ошибки. Жарков на свободе, и кто знает, какие новые дела обдумывает он теперь со своими дружками. «Его надо взять, – решил Санько. – А еще лучше – понаблюдать за ним, выяснить его связи, их характер, „закрыть“ все адреса, и вот тогда преподнести все это руководству. Нате, мол. Вы думали, Санько так себе? Без пяти минут пенсионер? Черта лысого! Есть еще порох у Санько!»