Рожденная революцией

Нагорный Алексей Петрович

– Судя по сообщению Лабковского, – вступил в разговор Геннадий, – Пашутин знает о «Санько». Если он искренне хочет помочь нам, непонятно, почему промолчал.

– Забыл? – Смирнов посмотрел на Николая Федоровича. – Товарищ генерал, я считаю, факт очень серьезный.

– Пытаются нам подставить своего человека, сбить со следа? – улыбнулся Николай Федорович. – Я и сам так подумал. Но здесь с кондачка решать нельзя. Допустим, Пашутин хочет искренне помочь. Оттолкнуть его в этом случае – значит совершить непростительную ошибку. Возможно, тот человек

из их среды, о котором мы все, так сказать, мечтаем, сам плывет нам в руки.

– Именно сам плывет, – повторил Смирнов. – Это и вызывает сомнение.

– Я поработаю с ним, – сказал Миронов.

– Добро, – Николай Федорович встал, сморщился от боли в пояснице. – Сидите. Я буду ходить. – Он усмехнулся: – Старость – не радость. Нужно решить еще вот какой вопрос. Есть мнение, – он улыбнулся. – Фраза-то какая дурацкая. Безликая. Придумана, чтобы поменьше ответственности на горб нагружать. Так вот. Некоторые товарищи из министерства так считают: удвоить, утроить охрану завода, сдать вовремя заказ, а там можно и с преступниками повозиться. Как вы считаете, Миронов?

– Неверная позиция. Удобная, безопасная, но неверная. А если преступники исчезнут? На чем мы их сможем разоблачить потом? Всплывут в другом месте, сколько бед наделают. Операцию нужно довести до конца именно теперь.

– Я – за, – сказал Геннадий. – Главная надежда преступной группы – Зина и Володин, как я понял. Что нужно? Разобщить их с Бородаевым.

– Согласен, – сказал Миронов. – Если, конечно, все так, как рисует Пашутин. А если нет?

– Вот и я думаю. – Николай Федорович прижался спиной к дубовой панели, боль поутихла. – Как он тебе сказал? Перспективы нет?

– Именно так.

– Вообще нет перспективы или по этому делу?

– По этому делу. Я хорошо понял. Он говорил совершенно конкретно, вот эти самые слова: «Если, – говорит, – Зинка не поддастся, зачем мне рисковать зря? А если и выйдет что – меня первого продадут…»

– Меня жизнь чему научила? – сказал Николай Федорович задумчиво. – Если преступник приходит, что называется, с открытой душой, если он разочаровался в прелестях блатной жизни, решил с нею порвать и честно хочет оказать органам посильную помощь – это один разговор… Такому человеку, как правило, нужно верить. А Пашутин… Все же не тактический ли это ход, Миронов? Будь начеку… – Николай Федорович помолчал, потом закончил: – Принимаем план боевой, активный. Мы ведь с вами оперативные работники. Наше дело – действовать, а не у моря погоды ждать. Так я и доложу заместителю министра. Нас поддержат, я в этом уверен.

Ссора с Зиной окончательно выбила Витьку из колеи. Было обидно и горько. Он и раньше чувствовал, что не в силах противостоять ее чрезмерно самостоятельному характеру, а теперь и совсем скис. «Какая самоуверенная, – думал Витька. – Ну и хорошо, что мы разошлись. Правильно говорит Борода: баба – первый предатель…» – Витька вышел из автобуса. На краю тротуара, под деревом, стояла Зина.

– Здравствуй, – она

виновато потупила глаза.

– А-а… – протянул Витька. – Ну и что же потребовалось видной производственнице нашего передового предприятия от жалкой, ничтожной личности?

– Не болтай, – Зина взяла его за руку. – Ты ведь и сам понимаешь: твой приятель Бородаев – просто скотина. Отойди от него, Витя. Мы ведь друзья?

Витька вырвал руку:

– Зайдем ко мне?

– Зачем? Поздно уже…

– Значит, не веришь другу Вите? – насмешливо прищурился Витька.

– С чего ты взял? – Она покраснела. – Просто есть правила приличия.

– Мать дома. Блинов напекла, ждет. Я ей с работы звонил. Пойдем?

– Пойдем, – Зина снова схватила Виктора за руку, потащила за собой.

– Тебе не девчонкой быть, – на бегу крикнул Витька. – Тебе по твоему характеру – ротой командовать. Устаю я от твоих командирских замашек.

Она остановилась, сжала губы:

– А я – от твоих! Ну, какой ты мужчина? Пререкаешься с дамой, мельчишь, говоришь, как капризная барышня! Я уйду!

– Ладно, – сдался Витька. – Я не буду. Дама.

…В комнате, над диваном, Зина увидела фотографию белой собаки.

– Ах, какая прелесть. Кто это?

– Пух, – сказал Витька. – Трагическая собака.

– Почему трагическая?

– Расскажу. Только не при матери. Переживает.

В комнату вошла мать, принесла дымящиеся блины, села напротив сына, внимательно и печально вглядываясь в его лицо. Витька начал было жевать, но тут же положил вилку:

– Мам… Я не могу, когда ты так смотришь. В горло не лезет.

– Ешьте, Зина. Я пойду, чай поставлю.

Зина тоже положила вилку.

– Витя, зачем ты вещи у спекулянтов покупаешь? Узнают – тебя выгонят. Ты же чистым, безупречным должен быть.

– Как ты, что ли? – отпарировал Витька.

– Ну, при чем здесь я? О тебе знаешь что говорят на заводе? Дурачок приблатненный!

– Придумала?

– Нет… – Зина покачала головой.

– А мне плевать! – Витька бешено уставился на Зину. – Кто это говорит? Тот, кто сначала статейки из газеты вслух читает, а потом тащит все, что плохо лежит? Демагоги и фарисеи – вот кто это говорит! Из зависти.

– Чему завидовать? – вздохнула Зина.

– Тому, как я выгляжу, а они – вахлаки вахлаками. Все на одно лицо, как дети из приюта! Я независимый человек, а они все в рот начальству смотрят. А я начальство терпеть, между прочим, не могу!

– Глупо это, Витя. По-детски. Бросаешься на всех. Так ничего не докажешь. И начальство не стоит под одну гребенку стричь. Начальники тоже разные бывают.

– А я и не стригу. – Витька снял со стены фотографию собаки. – Мать вызывают в ЖЭК, говорят: «Ваша собака лает». Мать отвечает: «Она же не умеет иначе, она – собака». А они ей: «Жильцам покоя нет. Жильцы нервные. У нас, мол, на первом месте – люди. А собак старые барыни держали до революции».

– Ну, идиоты это сказали. – Зина пыталась успокоить Витьку.