Рожденная революцией
Шрифт:
– Пожалел? – спросил Коля у Никифорова.
– Нет, – сказал Никифоров. – Не их я пожалел. Они ушли – так что, считай, человек десять мы уже спасли от грабежа. А главное, придут ребята домой, раскинут мозгами, глядишь, кто-то и впрямь оставит кривую дорожку. Нам же меньше работы… Я тебе, Коля, так скажу: придет время, мы не преступников ловить будем, а неустойчивых людей от плохих поступков ограждать и вообще – перевоспитывать, понял?
– Кто его знает… – Коля хитровато улыбнулся, почесал в затылке. – Вообще-то убедительно говоришь. По-человечески… Да вот есть у нас в Питере такой Кузьмичев. Он нас так учит: сесть в засаду, взять с поличным и к стенке!
–
– Есть там… один, – Коля не захотел продолжать разговор, стало обидно за своих. – Ладно. Ты лучше придумал, согласен. Хотя выдали блатным служебную тайну.
– Тю! – махнул рукой Афиноген. – Секрет полишинеля! Все блатные давно все знают, а кто сегодня не узнал – завтра будет знать, у них, милый, почта не хуже государственной, только по их почте весть о поступке Кутькова идет как романтика, а с наших слов им другая суть откроется!
– Слушай, – Коля с уважением посмотрел на Афиногена. – Все хотел тебя спросить: откуда ты столько слов ученых знаешь, не хуже Никиты моего, из Питера. Да ведь тот – бывший студент, – а ты – из рабоче-крестьян, а?
– Книжки читай – и ты будешь знать, – сказал Никифоров. – Вот, к примеру, что это за дом? – Никифоров показал на витиевато украшенное здание. – Либерти называется, выражает модерн буржуазной культуры. Самое большое буржуазное достижение, если по-русски сказать… У меня мечта есть. Сдам когда-нибудь свой браунинг и буду строить дома… Как это, Афиноген?
– Проектировать, – сказал Афиноген.
– Во! – кивнул Никифоров. – Хочешь, нарисую тебе собственный дом в три этажа с ванной и этим… унитазом?
– Ему не надо. У них в деревне избы. Зачем ему твой коттедж? – засмеялся Афиноген.
– Правильно, коттедж, – согласился Никифоров. – Но ты, Афиноген, неправ. Придет время, и у каждого будет коттедж, ванна и этот… унитаз… А вообще-то, братцы, не это в жизни главное.
Чуть в стороне горел костер. Группа парней и девушек разбирала мерзлую мостовую. Афиноген помахал им рукой, спросил:
– Привет… Чего это вы? Трудповинность отбываете? Буржуазные дети, что ли?
– Сам ты оттуда… – девушка откинула с потного лба прядь волос. – Берите лопаты да помогайте! Сытые, больно хорошо выглядите… Здесь, между прочим, детей рожают, – она кивнула на кирпичное здание с надписью «Больница». – А водопровод лопнул.
– Оно, конечно, – кивнул Никифоров. – Только у нас, девушка, своя работа.
– Вижу… – Она окинула его презрительным взглядом. – По улицам шляться – вот твоя работа.
– Шустрая ты, – улыбнулся Афииоген. – Ладно, бывай.
Из парадного с воплем выскочила пожилая женщина. Срывая голос, она выкрикивала только одно слово:
– Убили! Уби-и-или!!!
Афиноген выдернул из-за пояса наган:
– Кого убили? Где?!
Женщина остановилась, посмотрела на Афиногена дикими глазами.
– Да вы не пугайтесь, – успокоил Коля. – Мы из МУРа…
Девушка, оставив работу, подошла вплотную к Коле и Афиногену:
– Извините, ребята. Не то о вас подумала… Женщина, да вы успокойтесь! Объясните толком, что, где?
– Там… – она вытянула руку в сторону подъезда. – Там…
– За мной! – Никифоров побежал.
Влетели в парадное. В углу, на батарее парового отопления, висел человек. Никифоров подошел ближе и тихо вскрикнул: это была Таня.
– Чего же она, – убито сказал Никифоров.
– Да не сама она, – поморщился Коля и снял с
– Виноват я, – горько прошептал Никифоров. – Не надо было ее отпускать… Ох, не надо!
– Наступает нам на пятки Берендей, – сказал Афииоген. – Крепко наступает.
Маша Вентулова, восемнадцатилетняя выпускница Смольного института, дочь отставного полковника, сгинувшего где-то на фронтах гражданской войны, в дом профессора Жичигина попала случайно. Осенью 18-го она решила пробиться в Новороссийск к родственникам отца. Маша уехала из Петрограда голодная, раздетая, с узелком в руках. В Москве, на Петроградском вокзале, к ней привязались блатные – хотели отобрать узелок и изнасиловать. Откуда-то появился высокий старик лет 60, с эспаньолкой, в шапке-боярке, с тростью в руках, что-то сказал блатным, и те исчезли, словно их никогда и не было… Спаситель представился, назвался профессором Московского императорского университета Аристархом Николаевичем Жичигиным, «бывшим, к сожалению…», – добавил он с грустной усмешкой. Выяснилось, что жене Жичигина Галине Николаевне, даме в возрасте, давно хотелось обзавестить девушкой-компаньонкой, другом семьи, утешительницей в дни печали… «Вас сам бог послал, Машенька… – со слезами на глазах сказал Жичигин. – Наша встреча не случайна, она предопределена». Маша по молодости и отсутствию жизненного опыта мистическую тираду Жичигина пропустила мимо ушей и сразу согласилась. Приехав в дом и увидев солидную, со вкусом обставленную квартиру профессора, познакомившись с Галиной Николаевной, Маша прониклась к чете Жичигиных доверием и уважением, а самое главное, – горячая благодарность переполняла Машу. Она была готова сделать для Жичигиных буквально все! Но ее ни о чем не просили. И, больше того, сразу же приняли как равную. Вместе обедали, завтракали, ужинали.
У Маши была своя комната. Иногда Галина Николаевна просила ее почитать вслух книгу или сыграть на рояле Лунную сонату Бетховена. Маша охотно играла, и Галина Николаевна тихо плакала, вытирая слезы кружевным платочком. «А я терпеть не могу Бетховена, – заметил как-то профессор. – По-моему, эта музыка чересчур воздействует на совесть…» Маша удивилась, но вопросов задавать не стала. Мало ли кто и как воспринимает музыку… Однако с нового, 1919 года Жичигин резко переменился. Он стал раздражительным, все чаще по поводу и без повода вступал в пререкания с женой, а однажды Маша услышала, как профессор обругал ее площадными словами. Маша вспылила, наговорила ему кучу дерзостей, а он в ответ неловко обнял ее, ничего не ожидавшую, и поцеловал в губы. Маша убежала и долго рыдала у себя в комнате. С тех пор и началось… Не проходило дня и даже часа, чтобы Аристарх Николаевич не пытался поймать ее в коридоре, обнять. Маша совсем было решила уйти от Жичигина, но однажды вечером, укладывая в баул несложные свои пожитки, вдруг задумалась: куда? Куда она, одинокая, слабая, запуганная, уйдет?
Маша вышла в гостиную, села к роялю. Не игралось, и Маша просто сидела, опустив тяжелую голову на ладони. Горели свечи. Неслышно подкрался Жичигин, нежно погладил по голове. Маша вскрикнула, вскочила.
– Тише… – Аристарх приложил палец к губам… – Жена в ванной, я не хочу, чтобы она слышала…
– Я стану кричать! – сказала Маша. – Уходите!
– Сначала выслушайте… – Аристарх Николаевич дрожал, на лбу у него выступили мелкие капельки пота. – Я – ваша судьба, Маша… Что вы одна в этом мире? Без средств, без защиты?