Рожденные бурей
Шрифт:
По дороге к водокачке забежал к Сарре, чтобы обрадовать ее. Поговорить же с девушкой, как поручил ему отец, он не мог. Все время мешали.
У него оставалось еще часа два свободного времени, и он направился к заводской окраине, где жил Птаха.
Андрий был дома. Он сидел на кровати и играл на мандолине попурри из украинских песен и плясок. Он только что закончил грустную мелодию «Та нема гiрш нiкому, як тiй сиротинi» и перешел к бесшабашной стремительности гопака. Играл он мастерски. И в такт неуловимо быстрым движениям руки лихо отплясывал его чуб.
Младший его братишка, девятилетний Василек, упершись головой в подушку и задрав вверх
Заметив Раймонда, Андрий закончил игру таким фортиссимо, что две струны не выдержали и лопнули, что привело владельца мандолины в восхищение.
– А ведь здорово я эту штучку отшпарил! Аж струны тенькнули! – вскочил он с кровати и положил мандолину на стол.
Матери Андрия в комнатушке не было – она ушла к соседям.
– Мне с тобой, Андрий, поговорить надо по одному важному делу.
– А что случилось? – обеспокоился Птаха. – Валяй говори!
– Наедине надо.
Андрий повернулся к Васильку. Тот уже сидел на подушке, болтая босыми ногами и деловито ковыряя в носу.
– Василек, сбегай-ка на улицу!
– А чего я там не видал?
– Я тебе сказал – сбегай! Тут без тебя обойдемся.
– Не пойду. Там холодно, а сапогов нету.
– Одень мамины ботинки.
– Ну да! Чтобы она меня выпорола!
– Ты что, ремня захотел? Что ж я, по-твоему, от тебя на двор должен ходить?
– Зачем ходить? Я заткну уши, а вы говорите.
– Васька! – повысил голос Андрий.
Но Василек продолжал сидеть, не изъявляя желания подчиниться. Андрий стал расстегивать пояс. Василек зорко наблюдал за его движениями. Раймонд взял Птаху за руку.
– Пойдем, Андрюша, во двор. Там в самом деле холодно.
Они сели на ступеньках. Дверь из комнаты тихо скрипнула.
– Васька! Засеку! Я тебе подслушаю!
Дверь быстро закрылась.
– Ты что, его в самом деле бьешь?
– Да нет! Но стервец весь в меня. Я ему одно, он мне другое. А бить не могу – люблю шельму. Он это знает. Все сделает, только надо с ним по-хорошему. Не любит, жаба, чтобы им командовали…
Долго сидели они вдвоем, разговаривая шепотом. Андрий проводил Раймонда до калитки. Там они постояли молча, не разжимая рук.
– Ты понимаешь, Андрий, об этом никто не должен знать.
– Раймонд, я ж сказал! Могила! Я сам не раз думал: да неужели же не найдется такой народ, чтобы правду на свете установил? А тут оно, выходит, что есть.
– А может, ты раздумаешь? Так завтра скажешь.
– Я?! Да чтоб мне лопнуть на этом самом месте, если я на попятную! Эх, Раймонд, не понимаешь ты моего характеру! Так, думаешь, горлодер… А ведь и у меня тоже сердце по жизни настоящей скучает…
Черная морозная ночь. Студеный ветер рыскал по железнодорожным путям.
На вокзале, на двери жандармского отделения сменили дощечку. Название осталось то же, но уже на польском языке.
Никто из находившихся в жандармской не знал, что маневровый паровоз на запасном пути как бы нечаянно натолкнулся на одинокий вагон, затем погнал его впереди себя, так же незаметно остановился и пошел обратно. А вагон уже катился сам туда, где его ждали десятка два человек. Под утро тот же паровоз увел его из далекого тупика, что у водокачки, на старое место.
Еще до зари Раймонд вынес из склада типографии завернутую в мешок пачку воззваний. Всю ночь он
Наутро семья Михельсона переселилась в комнату Раевских. Хозяевам дома Ядвига сказала, что она с сыном уезжает из города.
На водокачке прибавился новый жилец…
Врона трижды прочел свежеотпечатанную листовку. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Заголовок на русском, украинском, польском и немецком языках.
Призыв к вооруженному восстанию! «Вся власть Советам!.. Долой капиталистов, помещиков… Земля крестьянам…» Ах, пся крев! А ведь отпечатано в типографии – у нас под носом… Что скажет Могельницкий? А главное, черт возьми, подпись: «Революцо-о-онный комитет». Есть уже, значит, такой…
– Эй, кто там!
В дверях появился часовой.
– Дать сюда Дзебека, пся его мать!
Дзебек вбежал в кабинет начальника жандармерии, гремя палашом, который волочился по земле, как это водилось у австрийских гусар.
– Честь имею… – Дзебек запнулся, увидев, как внезапно передернулось лицо Вроны.
Капитан поднялся из-за стола, держа в руках воззвание. Дзебек не знал, смеется Врона или губы его конвульсивно дергаются.
– Что это такое?
– Честь имею доложить, пане начальник, мои агенты только что донесли об этом. Еще утром вместе с афишами кинематографа какие-то люди наклеили эти листки… Извольте видеть, пане начальник, на одной стороне ваш приказ, а на другой – воззвание. Они так и расклеили: где было удобно – воззвание, а где – приказ… Потом, смею доложить, какой-то мальчишка лет десяти пробежал по центральным улицам с нашей газетой, раскидывал эти листки и кричал: «Читайте приказ штаба!» Когда постовые прочли и хватились, то его и след простыл… Также смею доложить, на заводе и на железной дороге эти листки распространялись неизвестными личностями… Я уже арестовал всю типографию. Но, кроме наших материалов, там ничего не найдено. Притом там есть два члена ППС, те головой ручаются, что никто у них не мог печатать. Не иначе как у тех собственная машина!
– А где они достали приказы?
– Смею доложить, не иначе как в Управе. Они там просто свалены пачками в коридоре. Всякий, кто хотел, мог взять.
Врона сделал два шага по направлению к вахмистру. Дзебек попятился на столько же.
– Слушайте, вы! Шулер! Я дал вам мундир и чин, но я вас повешу, предварительно приказав всыпать сто плетей, если вы мне не раскопаете всего этого! Вот вам тысяча марок. Соберите весь ваш сброд и не являйтесь без тех, кто это напечатал… А сделаете – чин подпоручика и тысяча марок! Клянусь богом, я делаю преступление против чести! Такая хамская морда не достойна офицерских погон. Но вы их получите, если не предпочтете висеть… Не подумайте сбежать с деньгами – я вас найду и под землей. Марш!
Дзебек схватил деньги и повернулся так быстро, что палаш не поспел за ним, отчего вахмистр едва не упал, споткнувшись. Подхватив палаш, он выскочил в коридор.
– Так вот за что твоего мужа на фронт послали, – прошептала Людвига.
– Ясновельможная пани! Прошу вас! Ноги ваши целовать буду… Пан граф все для вас сделает… Спасите его! – рыдала Франциска, обнимая колени Людвиги.
– Хорошо, я все сделаю, только перестань плакать, – растерянно говорила Людвига.
– Ради святой Марии, поспешите, ясновельможная пани! Сегодня ночью их расстреляют. Сам капитан сказал, – бормотала Франциска, с трудом поднимаясь с пола.