Рожденные лихорадкой
Шрифт:
На его недавно возрожденной коже не было ни единой татуировки. Он представлял собой темное, мускулистое, лоснящееся совершенство. Я почти кончила, просто наблюдая за тем, как он раздевается. От его стриптиза и собственной руки между ног, а еще от его пристального взгляда, прикованного к моим движениям. Будучи при-йей, я часто такое проделывала, а он сидел рядом в кресле, пока я лежала на кровати, и наблюдал за мной тяжелым взглядом, в котором читалась похоть, восхищение и частенько мелькало нечто, весьма смахивающее на ревность. Затем он откидывал мою руку, накрывал своим телом и с силой до отказа входил в меня. Его взгляд словно говорил: «Я нужен тебе для этого. И если больше ни для чего другого, то, по
Он прав. Одно дело мастурбация.
И совсем другое – секс с Бэрронсом.
Они абсо-нахрен-лютно и рядом не стоят друг с другом.
Я поднялась с пола, и пули с моего бедра, позабытые, упали на пол. Мой позвоночник стал гибким, тело – сильным, я пульсировала от желания, которое граничило с жаждой насилия. Не могу понять, почему рядом с ним я так себя чувствую. С другими было иначе. С Бэрронсом же я всегда чувствую себя живой и агрессивной. Мне хочется жесткого секса, хочется все ломать и крушить. Я хочу толкнуть его, хочу проникнуть в его голову. Мне хочется узнать, как много он может взять, и как много я готова отдать.
«Хочешь что-то сказать, Девочка-Радуга?»
Я знала, чего он хотел. Он всегда ждет этого от меня. Хочет знать, что я в происходящем отдаю себе полный отчет, делаю это добровольно, и что я на сто процентов поглощена им, жизнью, собой, этим моментом. Казалось бы, это не такое уж и трудновыполнимое требование, но для меня это не так просто. И где-то среди всего мною сказанного он хочет услышать свое имя.
Я вскидываю голову и бросаю на него колкий взгляд.
«Трахни меня, Иерихон Бэрронс,» – я не стала добавлять: «Ты мой мир.» По крайней мере, я очень надеюсь, что не стала. Мои веки затрепетали, прикрывшись, скрывая чувства.
И вот он на мне, я припечатана к стене, мои голые ступни свободно покачиваются над полом, а он поднимает меня все выше, пока не обхватывает своими большими руками мои бедра. Его физические возможности просто невероятны, они превращаются в неоспоримый бонус, когда дело доходит до секса.
Когда он прячет свою голову между моих бедер, я обхватываю ее ногами, выгибаюсь дугой, прижимаясь к его рту, и запускаю руки в его густые темные волосы. Когда его клык едва касается моего клитора, я с силой тяну его за волосы, и он смеется, поскольку для него, как и для меня, во время секса, не важно под кайфом или нет, боли просто не существует. Когда я была при-йей мы испробовали все, что могли. Я приспособилась к нему. Все это было чувственным опытом. И чертовски приятным.
Я откинула голову и позволила себе раствориться в блаженстве, которое дарил мне его рот и язык, двигающийся во мне.
Я выгнула шею и зарычала, кончая. Чертов мужчина, он прикасается ко мне – и я взрываюсь. Все еще во власти отголосков предыдущего невероятного оргазма, приближаюсь к следующему, и так до тех пор, пока он не прекращает ласкать меня. Он досконально знает, как управлять моим телом. Это невероятно. И пугающе.
В желании и похоти мы с Бэрронсом идеально подходим друг другу. А в обычной жизни мы как два дикобраза, которые с осторожностью должны учитывать жизненное пространство друг друга, потому что один неосторожный толчок – и любой из нас может оскалиться и удрать. Не потому что иглы причинили боль, а потому что мы оба... взрывоопасны. Темпераментны. Горды. Чертовски неуступчивы. Из-за этого у нас сложные дни, но невероятные ночи. Я не могу измениться. А он не станет. Что есть, то есть.
Здесь и сейчас, объединенные похотью, мы едины, и благодаря этому дни не так сложны. Снова взрываясь, я слышу, как он издает этот низкий, примитивный звук, зарождающийся в глубине его гортани, который так сводит меня с ума. Он вызывает вибрацию в тазовой области, которая медленно распространяется по всему телу, придавая моему оргазму пикантную остроту.
Я не могу позволить себе лишь изредка трахаться с этим мужчиной, поскольку секс – это тот клей, который держит нас вместе; та нить, которая связывает нас; те единственные узы, ошейник или цепь, которые каждый из нас может себе позволить. Секс словно место, где все незначительное исчезает, а мы вместе становимся чем-то большим того, кем являемся поодиночке. Сейчас я понимаю, почему он трахается так же самоотверженно, как умирающий верит в бога. Секс с ним больше, чем что-либо другое, приближает меня к святости. Бэрронс – мой храм. Каждая ласка, каждый поцелуй как аллилуйя.
Если вас что-то не устраивает, можете отправить меня гореть в Аду.
Он отправится туда со мной.
Нам всё равно.
Пока оргазм затухал, вспыхивал и снова затухал, он откинулся назад, позволив мне соскользнуть со своего тела, его глаза полыхали кроваво-красным, лицо наполовину превратилось в звериное. Он стал выше сантиметров на шестьдесят, чем был до этого, плечи стали заметно шире, кожа потемнела и приобрела цвет отшлифованного красного дерева. Я чувствовала когти на своей коже. Крохотные бугорки рогов показались на его черепе.
Меня все еще трясло от отголосков оргазма, и все равно, несмотря на это, новая волна похоти накрыла меня, очистив мою кровь, открыв шлюз, который, как мне казалось, я и не закрывала. На какой-то момент я задержала дыхание, потрясенная непрошено возникнувшим осознанием того, что я в очередной раз подавляла все свои эмоции в течение многих месяцев. Все без исключения. Так же, как я делала, когда верила, что убила его на скале вместе с Риоданом. Я скользила по водной поверхности, как плоский камень прыгает по глади бездонного озера "блинчиком", благодарная, что могу быть беспристрастным наблюдателем, невидимым рассказчиком чьих-то чужих историй. Я жаждала быть невидимой. Хотела исчезнуть задолго до того, как это произошло на самом деле. У меня и без Книги имелась критическая, хотя и не очевидная неисправность. И эту неисправность я не могла самостоятельно починить. По крайней мере ни одним известным мне до сих пор способом. Безжалостная и неразрешимая сумятица в моей голове вынудила меня выбрать состояние полнейшего безразличия ко всему вместо борьбы с тем, что невозможно победить.
Лишь одно чувственное прикосновение Бэрронса – и я воскресла. Пришла в чувства, ощутив себя такой чертовски живой. А моя неисправность, которую невозможно починить и контролировать, никуда не денется и после того, как мы закончим. Так что нужно наслаждаться моментом.
Он склонил свою темную деформированную голову ко мне, и длинные спутанные волосы коснулись моей спины.
– Я ощущаю Темных в тебе, – глухо пробормотал он в основание моей шеи сквозь зубы, которые были слишком велики для человеческого рта. Я чувствовала, как его язык нащупал мою яремную вену. Ощущала, как мое сердцебиение пульсировало под его клыками. Его следующие слова были гортанными, искаженными, едва похожими на человеческие: – Насколько жестко ты готова поиграть? – а затем он немного потряс меня, как делает собака, когда у нее в зубах кролик.
– А насколько жестко ты умеешь? – выдохнула я ему в грудь.
Он поднял голову, посмотрел на меня и засмеялся так, как никогда не смеялся в человеческом обличье. О да, Бэрронс определенно предпочитает зверя. В этой форме есть что-то надежное и простое. Как будто в облике этого сообразительного существа он может быть свободным настолько, что мне никогда этого не понять. Хотелось бы мне знать, что он чувствует под своей примитивной эбеновой кожей, какова на вкус жизнь на острие его убийственных клыков. Хотелось бы и самой быть движимой теми же фундаментальными принципами, чтобы быть с ним на равных.