Рожденные перестройкой

Угрюмов Владимир

– А почему они на автопилот не ставят?
– киваю на пилотов, которые уже могли бы и оставить штурвал, когда легли на курс.

– Пока нельзя. Фронт пройдем, и минут на десять тогда будет можно, беззаботно болтает штурман о привычных ему вещах.
– Мы, кстати, тоже слегка подторговываем. Охотнички вмазать не любят, мать их!
– ржет Геша, снова наполняя стаканы. Я достал еще одну бутылку. Последнюю из запаса.
– Только пока разгружают, нельзя из машины выходить. Ушлый, бля, народ стал эти чукчи! В прошлый раз мы там

упали, а у них, кстати, такие птички, как наша, можно только зимой принимать. Там ведь взлетки как таковой нет, озеро только. Вот на озеро это самое, на лед, и сажаем...

– Да ну?
– изумляюсь я.

– Я тебе говорю! Сам скоро увидишь. Так вот... А ты чего не пьешь, спохватывается Геша.

– Все. Я в норме, - поднимаю ладони.

– А... Ну, сам смотри, - не огорчается штурман.
– Так вот, в прошлый раз мы там упали, а они нас давай приглашать на воздух, мол, из карабинов постреляете. Скучно ведь, ну и пошли патроны пожечь. А эти, блин, чумазые, пока мы там развлекались, весь самолет обшмонали и всю водяру увели! Хрен потом концов нашли.

– А я как-то и не думал, что они хитрить умеют, - качаю головой, сочувствуя летунам.

– Ха! Не умеют! Меняем мы на пойло в основном соболей. Так они знаешь что учудили, искренние такие, блядь?! Ночью ведь прилетаем, темно. В машине свет тусклый. Так они нам под водочку подсунули дохлых кошаков, а у тех к шкуркам хвосты от соболя пришиты...

– Геша!
– орет командир.

– Иду, Сергеич! Несу, Сергеич!
– дурачится Геннадий.'

Самолет действительно приземлился на озеро, расчищенное под взлетную полосу. Штурман сказал, что с ними должен быть еще и техник, но четвертого они не берут, экономят.

– Вместо четвертого можно сто литров водяры взять!
– ржет Геша, выбираясь в грузовой отсек, чтобы опустить аппарель и кинуть на нее сетку. Сейчас увидишь, сколько их тут набежит!

Действительно, охотников до спиртного набралось больше, чем надо. Плосколицые, без шапок, эвенки или якуты, одетые в парки из оленьей шкуры, набились в самолет под завязку, как только трое работяг быстренько выкатили все бочки наружу.

– Водка давай! Водка давай!
– такие вопли заполонили весь грузовой отсек.

Я сначала смотрел, как бойко торговали летуны, меняя водку на шкурки соболя и песца. Затем настал и мой черед.

– Одеколон будешь?
– спрашиваю ближнего ко мне охотника, который огорченно матерится, так как ему водяры не досталось.

– Давай!
– тут же завопил он в предвкушении.
– Шкурка есть! Водка давай!

– Одеколон, - поправляю его.

– Давай!
– тут же вся толпа навострилась на меня.

– Шкурки мне на хрен ваши не нужны!
– ору им на весь самолет, перекрывая своей голосиной рев якутов.
– Один флакон - пять рублей!

– Сколько есть, все по десять возьму!
– вдруг вырывается из толпы один из охотников.

– Я по пятнадцать беру!
– орет следующий.

– По двадцать! Все мое!

Подобный бизнес мне и не снился. Но гвалт поднялся такой, что, кажется, дело вот-вот дойдет до драки.

– Заткнитесь все!!! Или никто ни хрена не получит!!!
– ору я. Толпа мгновенно притихла.

– Я беру по двадцать, - говорит охотник; но уже гораздо тише.

– Значит, так!
– удовлетворяюсь наступившей тишиной.
– В каждой коробке десять флаконов. За флакон - двадцатник! Все, кто здесь есть, получают по коробке. Подходить по очереди!

Толпа послушно организовалась. Через десять минут весь "рижский тройной" при госцене в сорок семь копеек за флакон был продан по двадцать рублей.

Оленеводы умотали пить горькую в полярную ночь, а в пустой отсек самолета уже только один полутрезвый грузчик накатал пустых бочек из-под бензина и соляры. Штурман накинул на бочки сетку и закрыл аппарель. Обалдевший от торгов, я устроился в кресле техника. Чистая прибыль от моего сегодняшнего вояжа составила девять тысяч семьсот рублей с копейками. Охренеть можно! Двое новых "Жигулей" сделал за пятнадцать минут!

– Ну как?
– улыбаясь, интересуется командир корабля.

– Даже не верится, Сергеич.

– Это здесь нормально, - кивает он авторитетно.
– Мы тут как-то на сутки в декабре, помню, зависли из-за погоды. Так я смотрел, как они в карты играли. Пузырь водки на кону пятнадцать тысяч стоил! Можешь себе представить?! Им деньги девать некуда. Гусеница у "Бурана" полетела, так он новый "Буран" себе покупает! Нет запчастей. В Туре или Байките почти в каждом доме на чердаке штук по десять цветных телевизоров лежит. Ремонта нет, а что-то полетело, там, может, и мелкий ремонт нужен, так они новый берут. А куда тут денешься?

– Ты чего на рубли-то?
– хлопает меня по плечу зашедший в кабину Геша.
– Смотри, какая арифметика: пузырь водки, пусть даже у спеку лей, тридцатник. Шкурка - пузырь. А шкурка соболя у перекупщиков - сто рублей! Вот тут-то и навар!

Отрицательно мотаю головой.

– Ты сколько той водки с собой возьмешь?
– усмехаюсь я.
– А я на сорок вложенки восемьсот делаю.

– Кстати, верно, - соглашается второй пилот.
– Может, следующим рейсом и мы одеколончиком затаримся? А, Сергеич?

– Похоже, Антоныч дело говорит.
– Командир хмыкнул и почесал нос.
– С одеколоном легче и заморочек меньше...

На обратном пути я договорился с экипажем о совместных полетах. Моя оплата почти ничто: предоставлять экипажу пару пузырей водки на дорогу, и все. Летуны дали мне свой полетный график. Две недели они будут летать в Ессей из самого Красноярска. Экипаж Ана должен будет возить в Заполярье кирпич. Теперь мне не нужно будет приезжать в пассажирский порт, а только в грузовой. На том и порешили.