Рождественская оратория
Шрифт:
— Что же мне теперь делать? Ведь вы превратили мою поездку в полнейшее фиаско. Все последние годы основывались на ложных надеждах, точнее говоря, я рассчитывал встретить здесь сумасшедшую. Ну не жестоко ли?
— Жизнь не стоит на месте. Чтобы выйти замуж, в своем уме быть не обязательно. Или вы приехали жениться на ней? Я сам, наверное, стал священником по той же причине: от желания помочь. А потом выясняется, что народ в твоей помощи не нуждается, вот и стоишь как неприкаянный, без новой задачи. Н-да, война. Война — отличная подмога
— Она одурачила меня тем, что стала нормальной. Будто мое собственное здоровье зависело от ее болезни. Господи, такое ощущение, будто она обманула меня в том единственном, на что я мог бы сгодиться: стать с нею рядом, вывести ее к свету. Но куда поведешь человека, который уже сам выбрался на свет?
— Так, значит, вы себе это представляли?
— Да, именно так. Среди здоровых мне делать нечего. Ведь они заботятся обо мне. Что же теперь делать?
— Вы и раньше так восклицали, верно? Не ожидая ответа! Вы безусловно должны пойти к ней.
— Нельзя же заявиться к человеку без всякого предупреждения…
— Смотря с какой целью. Вот вы желаете отклика на свое желание. Боитесь, что она станет частью вас, а вы сами — частью ее. И надеетесь на это. Так мне кажется. — Стивен Элиот встал из-за письменного стола, подошел к окну, устремил взгляд на океан.
— Хорошо вам, вы способны верить.
— Ерунда! — сказал Стивен Элиот. — Религия совсем не такова, как думают люди.
_____________
— Вон она, там!
В госпитальном парке полно инвалидных колясок. Теперь-то он успел к ним привыкнуть; они встречались на набережных, в тенистых садах, кишели на тротуарах. Великая война отгремела, но здесь она до сих пор продолжалась в кошмарных снах и боли — для многих из этих калек ей никогда не будет конца. Для каждого собственная история — всегда самая выдающаяся. Сейчас, утром, пациентов выкатывали из белого здания на воздух, под тенистые деревья, — пусть проветрятся. Здесь были и клумбы с душистыми цветами, и пруд с утками.
— Вон она, та, что присела на корточки!
Он зашагал в ту сторону, но на полдороге остановился. Сейчас кончится и это путешествие, восемь лет ожидания канут в прошлое. Неподалеку от нее была пустая скамейка. Он сел, пытаясь отлепить язык от нёба. После разговора с нею придется искать в жизни новую цель. Новое путешествие, новый пункт. До поры до времени он отложил большую часть решений, но обещал Стивену Элиоту остаться играть в церкви. Это обеспечит ему средства к существованию, время поездить и осмотреться, время подумать.
Присев на корточки возле инвалидного кресла, она кормила пациента. Лица Сиднер не видел. Видел только длинную обнаженную руку, которая то и дело тянулась ко рту пациента. У него была забинтована голова — тюрбан, скрывающий памятку о некой катастрофе?
— Ах, мистер Блай. Не надо капризничать. Откройте рот. Нельзя же опять отказываться от еды. Немного водички.
— Вы так спешите.
— Помощь нужна и другим пациентам.
Ее колени, ее профиль. Она повернулась в его сторону. Он вздрогнул, словно боялся, что она его узнает. Взгляды его, казалось, насквозь пронизывали ее кожу.
Нехорошо таким способом вторгаться в жизнь другого человека. Лучше бы вернуться в пансион и положить украшение в конверт. Черкнуть несколько слов о той вине, которая мучила его все эти годы. Внизу можно написать свой адрес. На случай, если она захочет повидаться.
Он был так близко от нее. И дрожал в ознобе. Протянуть руку, коснуться ее плеча. Наконец-то перекинуть мост через земной шар эфирных мечтаний. Вина. Искупить свой проступок. Уж не думал ли он, собственно говоря, заняться вымогательством? Вот он я, принес вам украшение любви. Он помнил, как впервые держал в руках этот кулончик.
«Теперь ничего от меня здесь не осталось, все у тебя».
Возле комода, в комнате. Стеариновые свечи и брильянтовый кораблик, покачивающийся от тепла. Песок, веточка, рогулька.
Какая наглость! Так пристально ее разглядывать. Но чьими же глазами он смотрел? Ароновыми? Своими собственными? И что значат собственные глаза? Глаза потребности или мечты? Глаза эротики, глаза ребенка или мстителя?
Пальцы у него дрожали.
— Мистер Блай, ну давайте же! Еще несколько ложечек. И поскорее.
Она вдруг обернулась прямо к нему. Без улыбки. Впилась взглядом в его глаза, на миг, словно почувствовала, как пристально он на нее смотрит.
Горячие волны трепетали вокруг нее, очертания фигуры расплывались. Еще немного — и она вспыхнет. Все слова, какие он принес сюда с собой, вспухли во рту и не шли с языка.
— Можно глоточек воды?
Она протянула ему стакан. Сквозь воду обручальное кольцо казалось таким большим. Ногти у нее длинные, ухоженные, на костяшках пальцев легкий пушок. Вода потушила пламя.
— Спасибо. — Он встал и быстро пошел прочь.
Той ночью возле головы Сиднера плавала рыба. Легонько помахивала хвостом, взвихряя тьму. Пощипывала губами его глаза и уши. Он лежал на спине, с полуоткрытым ртом, и рыба юркнула внутрь, тихо, задумчиво отираясь о зубы. Потом замерла, притаилась меж языком и нёбом. Отдыхала на спокойных волнах его дыхания, потом встрепенулась и нырнула в глотку, скользнула по стенкам артерий, стукнула в сердце, так что он проснулся.
Многие пациенты и посетители были в штатском. И, сидя на скамейке, он не привлекал внимания. Часто рядом сидели другие. Один прислонил подле Сиднера костыли и принялся рассказывать, как стоял со своей частью в Индии. В Бомбее.