«Рождественские истории». Книга первая. Диккенс Ч.; Лесков Н.
Шрифт:
Она освободилась из его рук, взглянула ему в лицо – и упала у ног его.
Вслед за тем из дома потянулась толпа разных лиц, между ними и доктор, с бумагою в руке.
– Что такое? – кричал Альфред, стоя на коленях возле бесчувственной девушки. Он рвал на себе волосы и перебегал дикими глазами с лица на лицо. – Неужели никто не хочет взглянуть на меня? Никто не хочет заговорить со мной? Неужели никто меня не узнает? Никто не скажет, что случилось?
В толпе послышался говор.
– Она бежала.
– Бежала! – повторил он.
– Бежала, мой милый Альфред! – произнес доктор убитым голосом, закрыв лицо руками. – Бежала из отцовского дома. Она пишет, что сделала свой невинный и безукоризненный
– С кем? Куда?
Он вскочил, готовый, казалось, броситься в погоню; но когда все посторонились, чтобы дать ему дорогу, он дико посмотрел на окружающих, зашатался и пал опять на колени, сжав холодную руку Грации.
В общем смятении все бегали взад и вперед, суетились, кричали без цели и намерения. Одни бросились по разным дорогам, другие вскочили на лошадей, третьи засветили огонь, четвертые толковали между собою, что нет никакого следа и искать напрасно. Некоторые с любовью подошли к Альфреду, стараясь его утешить; другие заметили ему, что Грацию надо внести в дом, и что он мешает. Он ничего не слышал и не двигался с места.
Снег падал густыми хлопьями. Альфред поднял на минуту голову и подумал: «Как кстати этот белый пепел! Он застилает мои надежды и несчастие. – Он посмотрел вокруг на белую равнину и подумал: как быстро исчезнут следы от ног Мери, и снег засыплет и это воспоминание!» Но он не чувствовал холода и не трогался с места.
Часть третья
Мир постарел шестью годами после этой ночи приезда. Был теплый осенний день. Шел проливной дождь. Вдруг солнце глянуло из-за туч, и старое поле битвы весело и ярко засверкало зеленой равниной, блеснуло радостным приветом, как будто зажгли веселый маяк.
Как прекрасен был ландшафт, облитый этим светом! Как весело играли на всех предметах живительные лучи солнца! Мрачная за минуту масса леса запестрела отливами желтого, зеленого, бурого и красного вина и разрешилась различными формами деревьев, с каплями дождя, скользящими по листьям и, сверкая, падающими на землю. Ярко-зеленый луг как будто вспыхнул; казалось, минуту тому назад он был слеп и вдруг прозрел и любуется светлым небом. Поля хлеба, кустарник, сады, жилища, купы крыш, колокольня церкви, река, водяная мельница, – все, улыбаясь, выступило из мрака и тени. Весело запели птицы, цветы подняли свои головки, свежий запах поднялся из оживленной почвы; синева неба разливалась все шире и шире; косвенные лучи солнца прорезали мрачную полосу туч, медленно удалявшихся за горизонт, и радуга в торжественном величии раскинулась по небу изящнейшими цветами.
Близ дороги, приютившись под огромным вязом с узкою скамьею вокруг толстого ствола, маленькая гостиница поглядывала на путника весело и приветливо, как следует подобному заведению, и соблазнила его немым, но красноречивым уверением в ждущих его здесь удобствах. Красная вывеска на дереве, сверкая на солнце золотыми буквами, поглядывала на проходящих из-за листьев, как веселое лицо, и обещала хорошее угощение. Каждая лошадь, пробегая мимо, поднимала уши, почуяв свежую воду в желобе и рассыпанное под ним пахучее сено. Алые шторы в нижнем этаже, и чистые белые занавесы в маленьких спальнях наверху, манили к себе проезжего, качаясь по ветру. На светло-зеленых ставнях золотые надписи говорили о пиве, о лучших винах и покойных постелях, и тут же было трогательное изображение кружки портера, вспенившегося через край. На окнах в ярко красных горшках стояли цветущие растения, живо рисовавшиеся на белом фасаде дома; а в темном промежутке дверей сверкали полосы света, отражавшегося на рядах бутылок и стаканов.
На пороге красовалась почтенная фигура хозяина гостиницы: создание коротенькое, но плотное и круглое;
Этой деревенской гостинице дано, при ее основании, необыкновенное имя: «Терка». Под этим хозяйственным названием, на той же яркой вывеске на дереве и такими же золотыми буквами было написано: «Гостиница Бенджамина Бритна».
Взглянув еще раз, повнимательнее, в лицо хозяину, вы уверились бы, что на пороге стоит никто другой, как сам Бенджамин Бритн, изменившийся соответственно протекшему времени, но к лучшему: особа очень почтенная.
– Мистрис Бритн, – сказал он, поглядывая на дорогу, – что-то запоздала. Пора уже чай пить.
Так как мистрис Бритн не являлась, так он от нечего делать вышел на дорогу, посмотрел на дом и остался, кажется, очень доволен. «Заведение именно такое, – сказал он, – в каком бы я сам остановился, если бы не я его содержал».
Оттуда он побрел к частоколу сада и заглянул на далии. Они смотрели на него уныло, повесив сонные головки, – и вдруг подымали их, покачивая, когда сбегала с них тяжелая капля дождя.
– За вами надо присмотреть, – сказал Бритн. – Не забыть бы сказать ей об этом. Что это она так долго не идет!
Благоверная половина мистера Бритна была до такой степени лучшею его половиной, что он без нее был решительно существо несчастное и беспомощное.
– А кажется, и дела-то немного, – продолжал он, – закупить кое-что на рынке… А! Вот она, наконец.
На дороге задребезжала повозка, управляемая мальчиком; в ней сидела полновесная женская фигура; за ней сушился распущенный насквозь промокший зонтик, а впереди голые руки обнимали корзину, стоявшую у нее на коленях; несколько других корзин и узелков лежали кучами вокруг нее; на лице ее изображалось что-то светло-добродушное, и в движениях была видна какая-то самодовольная неловкость, когда она покачивалась от движения экипажа, уже издали пахнувшего древностью. Это впечатление не уменьшилось при приближении экипажа, и когда он остановился у дверей «Терки», из него выскочила пара башмаков, проворно скользнула между распростертых рук мистера Бритна и ощутительно тяжело ступила на дорожку; эти башмаки едва ли могли принадлежать кому-нибудь, кроме Клеменси Ньюком.
И действительно, они принадлежали ей: это она в них стояла, свежее, краснощекое создание, с такою же жирно лоснящеюся физиономией, как и прежде, но уже со здоровыми локтями, на которых образовались даже мягкие ямочки.
– Долго вы ездили, Клемми! – сказал Бритн.
– Боже мой, посмотрите, сколько было дела, Бен! – отвечала она, заботливо присматривая, чтобы корзины и узелки были перенесены в дом в целости. Восемь, девять, десять, – а где ж одиннадцатый? Их было одиннадцать; а, вот он! Ну, хорошо. Отложи лошадь, Гарри, да если она опять закашляет, так подмешай ей на ночь в корм подогретых отрубей. Восемь, девять, десять. А где ж одиннадцатый? Да, бишь, я и позабыла, все тут. Что дети, Бен?