«Рождественские истории». Книга первая. Диккенс Ч.; Лесков Н.

Уварова Н. и.

– Да, дельце. Пожалуйста, уж лучше не говорите! – сказала мистрис Снитчей.

– Знаем мы, что это за дельце, – прибавила мистрис Краггс.

Но они этого не знали, и от этого-то, может быть, так неистово задрожало перо райской птицы, и привески у серег мистрис Краггс зазвенели, как колокольчики.

– Я удивляюсь, что вы могли отлучиться, – мистер Краггс, сказала его жена.

– Мистер Краггс счастлив, я в этом уверена, – заметила мистрис Снитчей.

– Эта контора поглощает у них все время, – продолжала мистрис

Краггс.

– Деловому человеку вовсе не следовало бы жениться, сказала мистрисс Снитчей.

И мистрис Снитчей подумала: «Я вижу насквозь этого Краггса, – он это сам знает». А мистрис Краггс заметила мужу, что «Снитчеи» надувают его за глазами, и что он это сам увидит, да поздно.

Впрочем, мистер Краггс немного обращал внимания на эти замечания. Он все с беспокойством посматривал вокруг, пока не увидел Грацию, к которой тотчас же и подошел.

– Здравствуйте, мисс, сказал он. Вы сегодня чудо как хороши. А ваша… мисс… ваша сестрица, мисс Мери, она…

– Слава Богу, здорова, мистер Краггс.

– Да-с… я… она здесь? – спросил Краггс.

– Здесь ли! Вот она; разве вы не видите? Собирается танцевать, – отвечала Грация.

Краггс надел очки, чтобы лучше рассмотреть: посмотрел на все несколько минут, потом кашлянул, вложил очки с довольным видом в футляр и спрятал их в карман.

Музыка заиграла и танцы начались. Огонь затрещал и засверкал, вспыхивая и припадая, как будто и он не хочет отстать от танцующих. Иногда он начинал ворчать, как будто подтягивает музыке. Иногда сверкал и сиял, как будто он глаз этой старой комнаты, и помаргивал, как опытный дедушка, который сам был молод, на молодые четы, шепотом беседующим по уголкам. Иногда он играл с ветвями терна, пробегал по листьям дрожащим лучом, – и листья, казалось, колеблются, как будто они опять на вольном пире среди холодной ночи. Иногда веселость его переходила все границы, и он с громким залпом бросал в комнату среди мелькающих ног горсть маленьких искр и завивался и прыгал от радости в своем просторном камине, как сумасшедший.

Кончался второй танец, когда мистер Снитчей тронул за руку своего товарища, смотревшего на танцы.

Краггс вздрогнул, как будто перед ним явилось привидение.

– Уехал? – спросил он.

– Тише! – отвечал Снитчей. – Он пробыл со мною часа три, больше. Он входил во все мелочи, рассмотрел все наши распоряжения по его имению. Он – гм!

Танец кончился. Мери проходила в это время как раз мимо него. Она не заметила ни его, ни его товарища; она смотрела вдаль, на сестру и, медленно пробираясь сквозь толпу, скрылась из виду.

– Вы видите, все благополучно, – сказал Краггс. – Он, вероятно, не упоминал об этом больше?

– Ни полусловом.

– И он точно уехал? Наверняка?

– Он сдержит свое слово. Он спустится по реке с отливом в этой ореховой скорлупе, своей шлюпке, и еще ночью будет в открытом море; ветер попутный, отчаянная голова! Нигде

нет такой пустынной дороги. Это дело решено. Теперь отлив начинается часов в одиннадцать, говорит он. Слава Богу, что это дело кончено.

Снитчей отер лоб, вспотевший и озабоченный.

– А что вы думаете, – сказал Краггс, – насчет…

– Тс! – прервал его осторожный товарищ, глядя прямо вперед. – Я понимаю. Не называйте никого по имени и не показывайте виду, что мы говорим о секретах. Не знаю, право, что тут думать, и сказать вам правду, так по мне теперь все равно. Слава Богу, что так. Я думаю, самолюбие обмануло его. Может быть, мисс пококетничала немножко, – обстоятельства наводят на эту мысль. Альфред ещё не приехал?

– Нет еще, – отвечал Краггс. – Его ждут каждую минуту.

– Хорошо, – Снитчей опять отер лоб. – Слава Богу, что все это так кончилось. Я еще никогда не был так растревожен, с тех пор, как мы с вами занимаемся вместе. Зато теперь, мистер Краггс, я намерен провести вечерок в свое удовольствие.

Мистрис Краггс и мистрис Снитчей подошли в то самое время, как он высказал это намерение. Райская птица была в страшном волнении, и колокольчики звонили очень громко.

– Все только об этом и толкуют, мистер Снитчей, – сказала жена его. – Надеюсь, контора очень довольна?

– Чем, душа моя? – спросил Снитчей.

– Тем, что выставили беззащитную женщину на общее посмеяние, – возразила жена. – Это совершенно в духе конторы, да.

– Право, – прибавила мистрис Краггс, – я так давно привыкла соединять в уме контору со всем, что противно домашней жизни, что рада узнать в нем открытого врага моего покоя. По крайней мере, в этом призвании есть что-то благородное.

– Душа моя, – возразил Краггс, – твое доброе мнение неоцененно, только я никогда не признавался, что контора враг вашего покоя.

– Нет, – отвечала жена, затрезвонив в колокольчики, – конечно, нет. Вы были бы недостойны конторы, если бы у вас достало на это прямодушия.

– А что касается до отлучки моей сегодня ввечеру, – сказал Снитчей, подавая жене руку, – так я уверен, что потеря с моей стороны; мистер Краггс знает…

Мистрис Снитчей прервала объяснение, утащив мужа в другой конец; там она просила его «посмотреть на этого человека, оказать ей милость, посмотреть на него».

– На какого человека, душа моя? – спросил Снитчей.

– На вашего избранного, на товарища вашей жизни; я вам не товарищ, мистер Снитчей.

– Ты ошибаешься, душа моя, – сказал Снитчей.

– Нет, нет, я вам не товарищ, – возразила мистрис Снитчей с торжественною улыбкою. – Я знаю свое место. Взгляните на вашего товарища, мистер Снитчей, на вашего оракула, на хранителя ваших тайн, на вашу доверенную особу, – словом, на другого себя.

Привычка соединять в понятии себя с Краггсом заставила Снитчея взглянуть в ту сторону, где стоял его товарищ.