Рождественские рассказы русских писателей
Шрифт:
– А маме его не жаль, – сказал мальчик, как бы отвечая на свои мысли.
– Жалеет… Она уж такая гордая… Не покажет… Все в себе таит… Хоть и разбойник, а все-таки жалеет…
В это время молодая женщина вернулась с краюшкой хлеба.
– Садитесь ужинать, – сказала она тихо.
– Вот и праздничек пришел, – проговорила старушка, крестясь и двигаясь к столу.
Ужин был скромный: только похлебка дымилась на столе, стоял горшок каши, лежал нарезанный хлеб да лепешки.
– А в позапрошлом году у нас и гусь был,
– Господи! Это не ребенок! Это бревно бесчувственное! – вскрикнула молодая женщина и, упав на скамейку, зарыдала горько, отчаянно, беспомощно.
Старушка нагнулась к ней.
– Полно, Агаша… Грешно так убиваться… Разве он понимает… Дитя малое, неразумное…
– И дети чувствуют… А этот каменный… жестокий…
– Лучше молись, Агаша… Не плакать, не гневаться, а молиться надо, чтобы Он помог снести горе… И за грешную душу молись…
– Думать о нем не хочу!.. – сквозь рыдания отчаянно твердила женщина.
– Уймись, Агашенька!.. Всем нелегко… Пожалей и нас… На дворе такой праздник…
– Праздник другим… Нам хуже буден… На людей смотреть зазорно… Все он, злодей! Из-за него свету не видим, горе мыкаем…
Кеша испуганно смотрел на мать. Опять она плачет, клянет отца… Конечно, он сделал им зло… И в голове мальчика, как в панораме, промелькнули недавние годы, когда нагрянула на них страшная беда. Отец и раньше запивал, а потом связался с какой-то пьяной, бесшабашной компанией, все собирался идти на золотые прииски… А тут около их села напали на денежную почту и ямщика и почтальона убили… Был ли в том виноват отец, никто доподлинно не знает. Бабушка уверяет, что он на такое дело не пойдет… Но его забрали, посадили в тюрьму, повели в город на суд, и дорогой, говорят, он бежал… Вот уже два года о нем ни слуху ни духу. Где-то он, жив ли, сыт ли?.. Может, в эту морозную ночь один в лесу; может, погиб, замерз.
Кеше жаль его до слез. Отец, бывало, берег его, ласкал, и мать любил, жалел… Все зло пошло от вина, как говорит бабушка, да от товарищей… Старуха извелась и совсем ослепла от слез. Вот и мать худеет, чахнет, стала как тень… Трудно им теперь и с лошадьми справляться, и хозяйство без мужика плохо идет.
Мальчик подошел к матери, хочется ему ее утешить, да не умеет.
– Мама, мамушка, – проговорил он ласково. Бедная женщина вскочила, отерла слезы, лицо ее стало снова суровым, злобным, отупелым.
– Ужин простыл, – заметила она, садясь к столу, но сама ни до чего не притронулась, и старушка тоже ничего не ела. Один мальчик со здоровым детским аппетитом поел и похлебки, и каши, и лепешек.
Мать после ужина отрезала несколько больших ломтей хлеба, посолила и сказала, подавая сыну:
– Снеси, Кеша, туда… – Голос ее дрогнул.
– Мама, вчерашний хлеб взяли! И у Савельевых взяли, а вот у Митрохиных и посейчас лежит. Не берут…
– У них собаки злые… Должно быть, боятся, –
– Погоди, Кеша, я и сала кусок отрежу… Тоже положи. – Молодая женщина вышла из горницы и тотчас же вернулась с мешком в руках. Она достала из него большой кусок сала и отрезала добрую половину.
– Сало – это хорошо… Нынче мороз лютый… На морозе съесть кусок сала – живо согреешься… Все равно что в печку дровец положить!.. Сало – очень хорошо, – говорила бабушка и ласково глядела на невестку, мигая подслеповатыми глазами.
– Иди, Кеша, положи все. Да смотри не урони… А я тут мигом уберусь, да и спать…
Мальчик надел полушубок, шапку, рукавицы, забрал хлеб и сало и выбежал из избы. Поручение матери было для него дело обычное, и он исполнял его охотно.
Ill
Мальчик замешкался… Когда через некоторое время он вбежал в избу, на нем лица не было. Бледный как полотно, он весь трясся и едва переводил дух.
– Что с тобой? Говори… Что случилось? – испуганно спросила мать, подбегая к нему и усаживая его на скамейку.
– Мамушка, знаешь ли… – начал было мальчик и заплакал.
Бабушка вышла из-за печки, куда она уже убралась спать. Подошедши близко к внуку, она силилась разглядеть его и вся дрожала.
– Что случилось, дитятко?
– Отчего ты так долго? Воры там? Говори, не мучь! – умоляющим голосом спрашивала мать, теребя мальчика за рукав.
– Мама, я тебе скажу… Вот что…
– Говори скорее, прибил тебя кто?
– Мамушка, отец приходил… Правда, правда… Он велел кланяться… Правда…
Если бы удар грома разразился над этими людьми, если бы внезапно вспыхнула вся изба, – они не могли бы быть более поражены, ошеломлены…
Бабушка покачнулась, почти упала на скамейку, плакала и крестилась… Агафья глядела на сына дикими глазами и махала растерянно рукой…
– Путаешь! Пустое! Врешь… Ты не в своем уме, – повторяла она отрывисто.
– Ей-богу, мама… Правда, бабушка…
– Не может быть! Ты обознался!
– Тебе причудилось в темноте…
– Да нет же, мамушка… Он… рыжая борода… Ведь я же знаю… Говорил со мной, заикался… Держал меня за голову руками… Плакал…
– Ах, Боже мой! Где же он?! Что же ты нас не кликнул… Куды он пошел? Да правда ли!.. Путаешь ты, врешь… Говори, куды он пошел?!
И, не слушая больше слов мальчика, обе женщины, как были в одних платьях, выбежали на двор… Но нежданного гостя и след простыл… На улице было тихо, никого не видно… Только мороз сильно давал себя знать.
Агафья выбежала за ворота, метнулась туда-сюда… Где-то поблизости у соседей раздался выстрел и гулко пронесся в тишине. Этими выстрелами в сибирских городах и селах мирные обыватели пугают по ночам воров, дают знать, что не спят и караулят свои дома… Собаки залаяли во всех концах.
Молодая женщина схватилась за грудь и вбежала стремительно в избу…