Рождество Эркюля Пуаро
Шрифт:
Жена закивала, стремясь успокоить его.
– Она была так мила, Хильда, так терпелива. Ведь она часто испытывала ужасные боли. А когда я думаю о своем отце...
На лицо его набежала тень.
– Какой несчастной он сделал ее, как унижал, хвастаясь своими любовными приключениями, как он ее постоянно обманывал и как много скрывал от нее.
– Ей не следовало этого терпеть, она должна была его оставить, – возразила Хильда.
– Для этого она была слишком добра, – сказал он с мягким упреком, – она считала своим долгом терпеть все это, и, кроме того,
– Она смогла бы устроить собственную жизнь.
– В те времена? Совершенно исключено, – взволнованно ответил он. – Ты этого не понимаешь. Женщины тогда вели себя совсем иначе. Они взваливали на себя ношу, многое терпеливо сносили. К тому же она думала о нас, детях. Если бы она развелась с отцом, то, наверное, сразу вышла бы замуж. Появилась бы вторая семья, наши интересы, вероятно, отошли бы на второй план. Мама не могла так поступить.
Хильда продолжала молчать.
– Нет, она сделала все как надо. Она была святой женщиной. Она следовала своему горькому жребию, не жалуясь, до конца.
– Все же, видимо, не совсем без жалоб, Дейвид, – возразила Хильда, – иначе ты бы не знал так много о ее страданиях.
Его лицо просветлело, и он сказал мягко:
– Да, кое-что она доверяла мне... Потому что знала, как сильно я любил ее. А когда она умерла...
Он смолк и провел рукой по волосам.
– Хильда, это было ужасно! Такие страдания! Она была еще молодой, она не должна была умирать. Это он убил ее – мой отец! Это он виноват в ее смерти, потому что разбил ее сердце. Тогда-то я и решил никогда больше не жить в его доме и сбежал от всего этого.
– Ты поступил совершенно правильно, – согласилась она.
– Отец хотел ввести меня в дело. Это означало бы, что мне придется жить дома, а я бы этого не вынес. Я не понимаю, как может выносить Альфред, как он мог терпеть это все эти годы.
– Разве он никогда не протестовал? – с интересом спросила Хильда. – Ты ведь рассказывал однажды, что ему пришлось отказаться от другой дороги в жизни.
– Да, Альфред хотел идти служить в армию. Впрочем, отец не возражал. Альфред – старший и должен был поступить в какой-нибудь кавалерийский полк. Гарри и я должны были заняться фабрикой, а Джордж – делать политическую карьеру.
– А затем все вышло иначе?
– Да. Гарри прогорел! Он всегда был вертопрахом. Влезал в долги и постоянно оказывался в затруднительном положении. В конце концов в один прекрасный день он сбежал с несколькими сотнями фунтов, ему принадлежащими, оставив записку о том, что конторское кресло не для него и что он хочет посмотреть мир.
– И с тех пор вы больше ничего о нем не слышали?
– Как же! – засмеялся Дейвид. – Даже чересчур часто слышим. Он телеграфирует со всех концов земного шара. Просит денег! Ну, впрочем, и получает их всегда!
– А Альфред?
– Отец заставил его уйти с военной службы и управлять фабрикой.
– Альфред был против этого?
– Вначале он был просто в отчаянии. Но отец всегда мог вертеть Альфредом, как хотел, да и сейчас тоже, я думаю.
– А
– Вот именно. Я уехал в Лондон и посвятил себя занятиям живописью. Отец, правда, ясно дал понять, что на такие пустяки он выделит мне минимум денег, пока жив, но после его смерти я не получу ни гроша. С момента того резкого разговора я никогда больше не видел его, но, тем не менее, никогда ни о чем не жалел. Я знаю, конечно, что никогда не стану великим художником, но ведь мы все-таки счастливы здесь, в нашем доме, где у нас есть все необходимое для жизни... А когда я умру, ты получишь деньги за страховку моей жизни.
Он немного помолчал. Потом ударил ладонью по письму.
– А теперь вот это. Отец просит меня вместе с женой отпраздновать Рождество у него. Чтобы мы однажды собрались все вместе, как одна семья! И что он только задумал?
– А что, он обязательно должен был что-то задумать для этого? – спросила Хильда. – Разве не может это просто означать, что твой отец постарел и потихоньку становится сентиментальным по отношению к своей семье? Такое иногда бывает.
– Возможно, – ответил Дейвид неуверенно. – Действительно, он старый и одинокий... Ты хочешь, чтобы я поехал туда, не правда ли, Хильда?
– Знаешь, я считаю жестоким отказывать таким просьбам. Я старомодна, мой бедный Дейвид. Я верю в рождественское послание о мире и примирении на земле.
– После всего, о чем я тебе рассказал?
– Но ведь все это давно позади, все это пора позабыть.
– Я не могу забыть.
– Потому что ты не хочешь, Дейвид. Или я не права?
Его губы твердо сжались.
– Таковы уж мы – семейство Ли. Годами помним о чем-то, все время думаем об этом, это всегда свежо в нашей памяти.
Тут и в голосе Хильды проскользнуло легкое нетерпение:
– И что, это такое уж хорошее качество, что им можно гордиться? Я не нахожу.
Он посмотрел на нее задумчиво, исподлобья. А затем настороженно сказал:
– Значит, ты не придаешь большого значения верности воспоминаниям.
– Я верю в настоящее, а не в прошлое. Если мы будем пытаться сохранять живым прошлое, то получится в конце концов искаженная картина, и мы будем видеть все в искаженном свете и строить ложные перспективы.
– О нет! Я помню каждое слово, каждое событие тех дней совершенно ясно и отчетливо! – взволнованно воскликнул Дейвид.
– Да. Но вот именно этого ты и не должен делать, милый, потому что это неестественно. Ты смотришь в прошлое взглядом мальчика, вместо того чтобы быть зрелым мужчиной...
Хильда запнулась, она почувствовала, что неумно и дальше говорить на эту тему. Однако речь шла о вопросах, по которым она давно хотела высказаться.
– Я думаю, – сказала она, немного помолчав, – что ты считаешь своего отца каким-то дьяволом. Ты не видишь его таким, какой он есть на самом деле, а представляешь его олицетворением всех зол. Когда ты снова увидишь его сейчас, то поймешь, что он просто человек, жизнь которого прошла небезупречно, но именно потому он и человек, а не какое-то чудовище.