Розовая пантера
Шрифт:
— Нравится?
— Нравится, — честно ответил он, потому что в тот момент, когда она появилась, этот «музей боевой славы» показался райским уголком.
— А мне кажется, без косметики я совсем как бледная поганка.
— Ты не бледная и не поганка. А я вообще-то про комнату говорил.
— Про комнату? Что же здесь может нравиться? — Она не поверила.
— Все… — он оглянулся по сторонам, — вот все, что здесь есть. Ты на баяне играешь?
И остановил свой взгляд на ней — дальше взгляд почему-то не двигался, как тот самый ослик, в который раз подумал Алексей.
— Это аккордеон.
Она смотрела на него долго и пристально, почти без выражения, как будто просто отыскала для взгляда комфортную точку, дала ему отдохнуть. Совсем как Алексей два дня назад пялился на лестницу.
— Эй! — Он щелкнул пальцами в воздухе. — Ты где?
— Я на кухне. Сейчас приду.
Она снова скрылась, оставив его в одиночестве. Он нерешительно прошел вперед, по инерции — к книжным полкам. Там была по преимуществу русская классика — Тургенев, Толстой, Достоевский, мелькнули Гюго и Агата Кристи. Набокова он не приметил, ничего из современной прозы, которую он так любил, тоже не было. Одна книга заинтересовала его своим странным — не то чтобы странным, а несколько неуместным в окружении «Анны Карениной» и «Идиота» — названием: «Молекулярно-цитологические основы закономерностей наследования признаков».
Он взял ее в руки — книга была старая, семьдесят восьмого года издания. Открыл наугад: «В стадии анафазы к полюсам клетки расходятся по одной гомологичной хромосоме каждой пары, причем сочетание негомологичных хромосом, отошедших к тому или иному полюсу…» Не понял ни слова, закрыл книгу.
— Поставь на место, пожалуйста, — услышал он и обернулся.
Она появилась с большим подносом в руках, на котором стояла бутылка вина, два тонких стеклянных фужера и небольшая овальная тарелка с нарезанным сыром. Прошла на середину комнаты и опустила поднос прямо на пол.
— Ты не против? Ну не сидеть же нам за письменным столом…
Он был не против.
— Хорошо. Только скажи, откуда в пятнадцать лет человек может знать, что к красному вину подается сыр?
— Понятия не имею. Ты у него и спроси.
— У кого? — поинтересовался он, испытывая уже знакомое ощущение: сейчас, вот сейчас он снова почувствует себя полным кретином. Уже начинает чувствовать.
— У человека, которому пятнадцать лет.
— Ты мне, между прочим, сама говорила. Два раза даже говорила, что тебе пятнадцать, — взбунтовался он. Чувствовать себя кретином не хотелось. — Вчера вечером говорила, помнишь, в кафе сидели.
— Так то вчера было. А сегодня — это уже сегодня. Сегодня уже шестнадцать. — И пропела, брякнувшись на пол рядом с подносом, вытянув длинные ноги: — Хэппи бездей ту ю-ю… Ты же сам говорил, что после пятнадцати — шестнадцать…
— Да, это все в корне меняет, — буркнул Алексей. — Твоим ногам тоже шестнадцать?
— Не знаю. — Она некоторое время разглядывала свои ноги, пытаясь, видимо, всерьез определить их возраст. — А что?
— Слишком длинные. За каких-то шестнадцать лет выросли так, что мне теперь сидеть негде. Может, им все же двадцать пять?
— Ну уж нет, — обиделась она. — Не хочу такие старые ноги. Ты всерьез полагаешь, что они родились на девять лет раньше и бегали по свету, поджидая, когда появится на свет мое туловище?
— Я всерьез полагаю, что мне негде сидеть.
— То есть ты предпочитаешь коротконогих девушек?
Алексей вздохнул, ничего не ответив. Переговорить ее было невозможно — она была как автомат, четко запрограммированный на то, чтобы оставлять за собой последнее слово.
— Ладно, — она, видимо, довольная, что программа ее работает безотказно, прижала колени к подбородку, — садись.
Некоторое время он смотрел на нее. Сейчас она была совсем такой же, как в тот день, когда он увидел ее в первый раз, на лестнице. Сидела точно в такой же позе, сверкала зелеными глазами. И выглядела лет на десять — двенадцать. Только волосы были приглаженными.
Он подошел к ней, опустился рядом на колени, протянул руку и погладил по голове, потрепал легонько, взлохматил волосы. Она стала совсем прежней.
— Вот так лучше. Гораздо лучше.
Она на секунду прикрыла глаза и слегка потерлась носом о его ладонь, как трется собачонка, выражающая свою безграничную привязанность к хозяину. Алексей почувствовал теплое прикосновение кожи и легкое, едва заметное — да и было ли? — прикосновение губ. И окаменел, превратившись в коленопреклоненную статую.
— Ладно, вставай. — Она смотрела серьезно, без улыбки, он чувствовал ее дыхание, знакомый запах парного молока. — Вставай, я тебя уже простила.
— Меня на самом деле не следовало прощать. — Он с трудом сбросил с себя оцепенение. — Мне нет прощения. Я пришел к девушке надень рождения без цветов.
— Ненавижу цветы. Если бы ты приперся с цветами, я бы спустила тебя с лестницы. Кстати, положи книжку на полку.
«А ведь спустила бы на самом деле», — подумал Алексей, нисколько не усомнившись в том, что она говорит правду, и заранее предположив, что любые расспросы по поводу этой странной ненависти к цветам окажутся бесполезными.
— «Молекулярно-цитологические основы закономерностей наследования признаков»… Интересная вещичка. Почитываешь на сон грядущий?
— Положи, пожалуйста, книжку на полку. И сядь, наконец.
Он послушно поставил книгу на место, в очередной раз поняв, что бесполезно ее о чем-либо расспрашивать, и опустился на пол.
— Открывай. — Она пододвинула к нему бутылку и протянула штопор.
Алексей откупорил вино, разлил не торопясь по бокалам. Мелькнуло смутное воспоминание: «Кажется, я собирался смотреть фотографии… Или мультфильмы?»
— Что ж, прими мои поздравления. Вместе с искренними пожеланиями счастья. Счастья тебе — много-много…
— Я столько не съем, — улыбнулась она, — но все равно спасибо. Пригодится про запас. Если бы можно было счастье в банках консервировать!
— Знаешь, я тоже об этом однажды подумал. Когда ты сидела у меня на столе в вестибюле, а потом ушла — так же внезапно, как и появилась. Я тоже подумал про счастье в банке. За тебя!
Бокалы, столкнувшись, мелодично зазвенели.
— За тебя, — повторил он, она кивнула.