Розы на снегу
Шрифт:
Командование 2-й особой бригады, узнав о казни Чайкиной, организовало показательный суд над теми, кто выдал и опознал секретаря подпольного райкома комсомола. Судили их заочно. На суде присутствовали представители многих деревень. Обвинитель Алексеев свою гневную речь закончил словами:
— Пусть знают все явные и тайные агенты, все прихвостни гитлеровцев: от карающей руки партизан Второй особой их не спасут ни фашистские коменданты, ни бегство, ни различные ухищрения.
В конце судебного разбирательства председатель суда Иванов зачитал приговор:
— «…Рассмотрев
Суд нашел, что отец и сын Колосовы и Круглова, являясь государственными преступниками, изменили делу Родины и стали активными пособниками фашистского гестапо, выдавали гитлеровцам советских активистов.
Именем Союза Советских Социалистических Республик за измену Родине и предательство советских граждан, активистов, советских и партийных работников Пеновского района суд приговаривает Колосовых отца и сына и Круглову подвергнуть высшей мере социальной защиты — расстрелу.
Решение суда обжалованию не подлежит.
Поручить командованию Пеновского отряда привести приговор в исполнение».
И предателей не спасло покровительство палачей Чайкиной. Бойцы Пеновского отряда Ларионов, Королев и Буйцев привели приговор в исполнение.
Весь декабрь под командованием Шевелева и Волконского сражались товарищи Лизы в близлежащих тылах фашистской армии: взрывали железную дорогу между станциями Андреаполь — Гладкий Лог, нарушали связь, уничтожали фуражиров и нарочных. В ночь под новый, 1942 год у деревни Кобенево пеновцы разгромили большой обоз гитлеровцев. Не удалось поживиться оккупантам награбленным добром. Всех настигла партизанская пуля.
В январе 1942 года советские войска освободили Верхневолжье от оккупации. Закончилась и боевая деятельность Пеновского партизанского отряда. Часть его бойцов ушла в армию. Другие в составе 2-й особой бригады участвовали в рейде к берегам Великой и Синей. Большинство же вместе с комиссаром отряда Яковом Ефимовичем Шевелевым осталось в районе. Предстояло возрождать жизнь на родных пепелищах.
Александр Бычков
ЖИЛИ ТАКИЕ ЛЮДИ…
Если вам доводилось смотреть на большой город с высокой точки, то вы запомнили, конечно, чувство, охватившее вас, — чувство простора, чувство взволнованности и легкой тревоги. Вам открылись вдруг бесчисленные ущелья улиц, провалы площадей. И вы, впервые быть может, зримо поняли, что умеет делать человек. И вы, любуясь открывшейся панорамой, заприметили, вероятно, лучше всего то, что лежит прямо под вами, различается во всех подробностях; но чем далее скользит ваш глаз, тем меньше деталей видите вы. А вот и совсем они сливаются с фиолетовой дымкой…
Так и человеческая жизнь: чем дальше мы уходим по дорогам времени, тем шире оставшиеся за спиной горизонты и все меньше удерживается в памяти.
История, которую вы сейчас узнаете, как и все человеческие истории, не откроется вам полностью: что-то из жизни этих прекрасных людей забыто, что-то безвозвратно утеряно, что-то ушло в небытие вместе с ними. Но остались для нас, живущих сегодня, их чистота, их любовь к тому огромному и всеобъемлющему, что мы называем Родиной…
Октябрь здесь — удивительный месяц. Утром под ногой вафельно хрустит ледок, а небо солнечно и прозрачно. Недальний лес пылает всеми цветами осени, а поля озимых зеленеют весенним изумрудом. В такие дни хорошо думать о будущем. В такие дни совсем не хочется умирать. Но вот для двоих это время настало.
Их вывели из сланцевской комендатуры. Тот, что постарше, шел сутулясь. Это годы согнули его плечи. Он шагал и смотрел на лес, на поле, на синее небо. На этой земле он родился. И в эту же землю уйдет. Тот, что помоложе, шел опустив голову. И руки, крепко схваченные за спиной телефонным проводом, беспокойно шевелились. Страшно умирать, когда ты полон сил.
— Хальт! — гаркнул позади картавый голос.
Двое остановились. Нож легко пересек жилы кабеля. Затекшие пальцы блаженно зашевелились.
— Теперь — бежать… — Картавый голос уверенно распоряжался судьбой двоих. — Форвертс!
Двое переглянулись: спасение?! Надежда, невольно вспыхнувшая в их глазах, тут же погасла. Нет, не спасение. Просто враг, что держит за их спиной оружие, хочет поразвлечься — стрелять по бегущим мишеням.
— Бежать! Форвертс!
Тот, что помоложе, рванулся было. Тот, что постарше, сказал:
— Не спеши, Федор… По своей земле ходим… От кого бежать?
И они двинулись вперед, стараясь держаться спокойно и гордо. И солнце светило им в спины. И в спины ударили острые огоньки пуль. И тогда для двоих огромной трещиной раскололся мир. И наступила тьма…
У Алексея Ильича Ильина и его жены Екатерины Васильевны росло двое детей — погодки Валентин и Галина. Сын родился в двадцать шестом, а дочка годом позже. Работал Алексей Ильин на Путиловском, жестянщиком. Дело свое любил. И до конца, чем бы это ему ни грозило, умел отстаивать то, что считал правым и нужным. Поэтому и большевиком стал.
Да вот не повезло Алексею Ильину: открылась к сорока годам болезнь — язва желудка. Видать, не прошли даром фронты гражданской. Инвалидность дали. На руках — семья. И подался тогда Алексей Ильин в родную деревню — в Попкову Гору, что близ города Сланцы.
А почему бы и не податься? Дом — отцовская пятистенка. Рядом огород. Опять же воздух, молоко парное. И ребятам раздолье. Да и школа рядом. В общем, подлечиться не грех.
Приехал Алексей Ильин в родное гнездо подлечиться. А в огородишке копаться не смог. Какой там к черту огородишко, если дела в колхозе идут ни шатко ни валко. Не мог Ильин, большевик, рабочий-путиловец, оставаться в стороне. Председатель обрадовался: