Розы на снегу
Шрифт:
— Чего обратно приперлась? Придут германцы — греха не оберешься. Отец-то твой коммунист. Да к тому же судья.
Надя — ни слова, только глаза слезами наполнились… С того дня отношение Агафьи Ивановой к своей маленькой дачнице резко изменилось. Гостья превратилась в батрачку.
Однажды, копая в огороде картошку, девочка услышала шум приближающейся автомашины. «Наверное, папа за мной едет», — подумала Надя и бегом бросилась к дому. Из машины выпрыгивали, вооруженные автоматами, чужие солдаты. Из кабины вышел офицер и выкрикнул какие-то непонятные слова. Через минуту затрещали выстрелы, деревня огласилась лаем собак, истошным визгом поросят, кудахтаньем ошалелых кур.
Надя зашла в дом. В кухне топилась печь. Перепуганная девочка не успела вымолвить слова, как тетка Агафья рванула с ее груди красный галстук и бросила в пылающий огонь.
— Все равно я останусь пионеркой! — крикнула Надя.
А в комнату уже ввалились гитлеровцы. Ивановы встретили их подобострастно. На столе появились водка, жареная курица, сливочное масло, огурцы… В тот день Василий Иванов был назначен оккупантами старостой деревни.
Распределяя колхозный скот по дворам, Тимофеев в свое время дал корову и Ивановым, предупредив, что это «для ленинградки». Теперь новоиспеченный «хозяин» деревни приказал Наде свести корову в село Рожник и передать ее в хозяйственную комендатуру. Вечером Надя незаметно ушла из дому и рассказала об этом Тимофееву.
Надежда Легутова.
— Ты не отказывайся, делай так, как он велит, — сказал ей Федор Тимофеевич.
А на другой день, когда девочка гнала корову, на дороге ее остановили двое незнакомых мужчин. Она показала записку от старосты.
— Иди-ка обратно домой, — сказали ей незнакомцы. — Корову мы отведем куда надо.
Походила Надя немного по лесу, посидела у речушки и, вернувшись домой, рассказала о случившемся.
— Паршивая девчонка, — со злостью выругался староста и два раза огрел ее плетью.
Утром, выйдя на улицу, Иванов увидел за углом на привязи корову, которую он вчера отправил оккупантам. На шее у нее висел кусок фанеры с надписью:
«Отведи меня туда, откуда взял. Я не хочу кормить гитлеровцев — грабителей и убийц. Я не продажная, подлец!»
А Надя по совету Тимофеева перешла жить в семью Ефимовых, которых за глаза все в деревне называли просто карликами. Федор Тимофеевич напутствовал:
— Ростом, как говорится, бог людей обидел, так то не беда, зато душой и дядя Миша и тетя Оля настоящие, советские. У них дочка есть, тоже Надей зовут. Только в Ленинграде она.
Легутову приняли в семье Ефимовых как родную. Девочка окрепла, стала ходить в школу. Однажды, когда кончились уроки и Надя оказалась одна, к ней подошел незнакомый парень.
— Вот это, — сказал он, передавая девочке небольшой пакет, — положи в сумку, передашь Михаилу Ефимовичу.
Потом такие пакеты Надя носила несколько раз. Однажды дядя Миша прямо при ней вскрыл пакет и вынул газету.
«Правда», — прочитала Надя. И далее крупными буквами: «Торжественное собрание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции…»
Ночью Михаил Ефимович долго что-то шил на швейной машинке. Надя тоже не спала. Вспомнился рассказ отца про деда, который в годы гражданской войны укрывал партизан, возил им в лес хлеб, доставал оружие и… газеты. «И я газеты ношу. Папа узнает — похвалит…» Надя улыбнулась и с радостным ощущением закрыла глаза.
ОТВАЖНАЯ ПОМОЩНИЦА
Последние дни декабря. Снега кругом. Студеный, обжигающий щеки ветер. Закрываясь рукой от ледяной крупы, Надя спешила домой.
— А вот и наша помощница! — встретил ее радостно Тимофеев. — Давай-ка сюда, чем ты нас сегодня обрадуешь?
Весело улыбнувшись, Надя юркнула за дверь и через минуту передала пакет председателю. Федор Тимофеевич развернул газету, быстро пробежал глазами сообщение Совинформбюро и шагнул к девочке:
— Понимаешь ли, доченька, какие известия ты нам принесла? — Голос его сорвался, на глазах блеснули слезы. Ласково прижав к себе Надю, он поцеловал ее в щеки, голову. Потом опять взял газету и стал читать:
— «Разгром немцев под Москвой… Потери гитлеровцев, только убитыми, свыше 85 тысяч…».
Ночью сквозь сон Надя слышала, как в дом приходили какие-то люди. Читали вполголоса газету, что-то записывали. Вечером 31 декабря под видом встречи Нового года собралось полдеревни. Тимофеев прочел радостную сводку, намекнул: не худо бы и нам помочь нашим, говорят, поблизости партизанский отряд объявился… И вдруг за окном прогремели автоматные очереди, в избу ворвались пятеро вооруженных: два гитлеровца и три полицая.
— Кто есть Федор Тимофеев? — зло спросил офицер.
В ответ гробовое молчание.
Гитлеровец поднял парабеллум:
— Федор Тимофеев, выходи! Иначе будем стрелять всех!
— Я Федор Тимофеев, — раздался спокойный голос председателя.
Спустя несколько дней в Кириловичах узнали: Федор Тимофеевич Тимофеев зверски замучен фашистами… Швейная машинка Ефимовых теперь стучала и днем и ночью. И вскоре, с большим узлом за спиной, Надя шагала к опалевской мельнице. Она несла теплое белье, которое Ефимовы решили «обменять на муку».
На полдороге на лесной тропинке встретил ее «дровосек». За поясом топор в руках веревка — все честь честью, как и предупреждал дядя Миша. Девочка спросила:
— Скажите, дяденька, мельница сегодня работает?
— Нет, остановилась на неделю.
Надя облегченно вздохнула.
— Вот, возьмите, — указала она на свою ношу.
Обратно Легутова принесла такой же узел.
— Парашюты, — сказала она дяде Мише. — Просили к четвергу сшить маскхалаты.
Активные действия партизан бесили гитлеровцев. По деревне шли повальные обыски и аресты. Нагрянули жандармы тайной полевой полиции и к Ефимовым. При обыске нашли кусочек парашютного шелка. Зловещий взгляд гитлеровца остановился на хозяине дома.