Розы (сборник)
Шрифт:
Кэрри рассматривала вырезанное на стене напротив слово: «Обдолбыши». Она пыталась понять, что означает это слово. Кого имел в виду неизвестный автор? Своих соседей по лавке? Копов? Общество в целом? Кэрри повторяла про себя по слогам: «Об-дол-бы-ши». Чудное, редкое словечко, такие не услышать абы где – это, можно сказать, философия целой культуры. Образ жизни огромного пласта людей.
– Говорят, его эта блядина порешила, – предположил, нарушив тишину камер, Майкл. Его реплика разрезала напряжение раскаленным ножом, и все по очереди начали высказывать идеи, строить догадки и предположения.
– Сам поперхнулся!
–
– Стервозина Никки давно на него косилась!
– Да его ведьма прокляла! Ха-ха! Хеллоуин же!
Кэрри покосилась на Майкла, поймала его взгляд и напряженно поджала губы. Ей не понравилось слово «блядина», не понравился его тон и даже сам факт того, что мерзкий выскочка опять тянул одеяло на себя. Почему было не посидеть спокойно? Копы не для того рассадили их по камерам, чтоб они передрались между собой, а при таких инициативах ребята неизбежно докатятся до мордобоя. Кэрри не любила жестокость – в детстве ее было достаточно. С лихвой хватило бы на несколько жизней.
Копы вызывали по двое и потом вели в разные коридоры. Тридцать человек на одну ночь – не шутки. Редко удается собрать столько потенциальных свидетелей убийства. Допрашивали быстро, в основном, чтоб зафиксировать и сопоставить самое важное, записать данные и сделать фото. Проверяли «пальчики», смотрели, не натворили ли свидетели еще каких дел за свою недолгую жизнь.
Кэрри сидела перед офицером, стараясь вежливо улыбаться. Ей казалось, так она проявляет участие.
– Ну-с, мисс Холлихарт, как вы относились к убитому? – офицер закурил, игнорируя табличку в кабинете. Кэрри нахмурилась, но ничего не сказала.
– Он был моим другом, – сказала она.
– Вы состояли в интимных отношениях? – офицер смачно затянулся и долго держал дым в легких, прежде чем выпустить его на волю, а потом ловким движением втянул через ноздри. Кэрри поежилась.
– Нет.
– Сколько лет вы знали Максимильяна?
– Макса? – удивленно переспросила Кэрри. Никогда она не слышала полного имени, никогда не думала, что есть что-то, кроме чудного прозвища «Безумный».
– Да-да, Максимильяна Элкота.
– Два, – Кэрри напрягла память. – Два с небольшим.
– Проявлял ли мистер Элкот по отношению к вам романтический интерес?
Кэрри заерзала на стуле. Исповедоваться курящему хаму было противно – лучше раздеться на площади и танцевать сальсу, чем лицемерно улыбаться такому человеку. Кэрри нахмурилась, сжала губы и гордо выплюнула:
– Проявлял.
Она любила Макса. Иногда ей казалось, что Макс встретился на ее пути как вещественное доказательство совести Создателя. Детство Кэрри было ужасным, чудовищным, отвратительным, мерзким, и вот, спустя много лет она встретила удивительного человека, ничуть не похожего на пропойцу отца и опустившуюся мать. Чистого, доброго, искреннего. Она хотела быть с Максом так же сильно, как мечтала, чтобы он однажды встретил свою истинную любовь. Даже с Никки познакомилась, чтоб отвадить беду. Но Макс не стал засматриваться на мини-юбки и пошлые вырезы, он преданно смотрел на Кэрри, выслушивал ее сказки по сто раз и ни разу не позволил самой заплатить за завтрак.
– Вы любили мистера Элкота?
– Что? – Кэрри обернулась к офицеру, сбитая с толку и растерянная. Вопрос раскроил череп на две половинки – голова
– Я спрашиваю, испытывали ли вы к мистеру Элкоту романтические чувства? – устало повторил офицер. Кэрри показалось на секунду, что он задавал такие вопросы всем, без исключения. Что это – его собственная схема или общая инструкция? Как вообще он может спрашивать нечто подобное? Можно ли потребовать адвоката?
Кэрри медленно поднялась со стула, взяла в руки карандаш, которые были вывалены на столе неуклюжей горкой, внимательно осмотрела его, а потом, молниеносным движением выбросила руку со сжатым в ней карандашом вперед, целясь точно в левый глаз офицера. Грифель легко прошел сквозь вязкую субстанцию и застрял в черепе – офицер не издал ни звука. Кэрри неторопливо опустилась на свое место, поправила юбку старомодного платья, коснулась выбившейся от резкого движения пряди волос, а потом взглянула на офицера. Тело сползало на пол, влекомое гравитацией и напряжением момента, и девушка провожала взглядом капли крови, стекающие с края стола. Она округлила глаза от ужаса, вскочила на ноги и завизжала. Слезы текли ручьем по ее щекам, сердце билось, словно хотело на свободу, пальцы нервно теребили юбку.
– Все будет хорошо, – спокойно произнес голос позади девушки.
Кэрри обернулась, охваченная ужасом и любопытством – возле входа в кабинет стояла мать. На ней было то самое платье, что надела сегодня Кэрри, и в руках мать держала знакомый карандаш. На пол с него стекала кровь. Капли собирались в лужицу, а оттуда на Кэрри уставились два узких внимательных глаза.
– Все будет хорошо, – повторила Кэрри. Ее колени подогнулись, и тело, вслед за сознанием, обрушилось на пол.
***
Чокнутая, наконец, попала, «куда следует». На кампусе так и говорили: «куда следует». Многозначительно улыбались, кивали, не произнося при этом заветных слов, будто они могли вызвать Чокнутую из психушки.
Хохотушка Никки мгновенно стала изгоем. К ней никто не подходил, чтоб поболтать, никто не спрашивал у нее задания преподавателей, никто не звал на вечеринки. Для всех она будто пропиталась духом Чокнутой, и поэтому, точно так же, как они не хотели лишний раз заговаривать о Кэрри, они не звали и ее единственную подругу.
Несколько раз Никки сходила на кладбище. Возле могилы Макса всегда лежали свежие цветы от родителей, а Никки приносила с собой шоколадных батончиков. Садилась напротив и ела их, оставляя Максу фантики. Что еще нужно человеку, который давно перестал дышать?
В окружении мертвецов Никки не чувствовала себя изгоем – здесь она вспоминала странные истории, которые рассказывала Кэрри и внимательно слушал Макс. Здесь оживало прошлое, в котором Никки за глаза называли шлюхой, но несмотря на это охотно звали в компании, угощали завтраками, давали списывать на контрольных. Ей было так одиноко, словно весь мир, все, кого она знала, разом очутились на кладбище, и однажды вечером, сидя возле могилы Макса, она поняла для себя, что так и было. Безумный Макс – дылда в нелепых очках – был ее единственным миром, и хоть за все время они перекинулись разве что парой осмысленных реплик, чудила все равно был самым преданным и дорогим для нее существом. Тогда Никки перестала ходить на кладбище.