РrоМетро
Шрифт:
– Дурак ты, Санек! – с натугой произнес Петрович, пододвигая свою тумбочку к раскрытой дверце холодильника. – Молодой потому что. Какой же, накх, нарзанчик при такой вибрации? – Он демонстративно вытянул вперед левую руку. Рука дрожала мелко, но интенсивно. – Нарзан – он перед сменой хорош. В малых дозах, конечно. Грамм, скажем, по сто… – заметив, как жадно Санек облизал губы, Петрович расщедрился, – ну по сто пятьдесят. Не более! Так только, чтобы думалось поменьше и от этого… от гастрита.
– Да-а-а… – вновь протянул Санек. – Хорошо говоришь, Петрович. Опыт чувствуется.
– Ну так… – польщенно улыбнулся Петрович. – Почитай уж – пятнадцать лет как неба не видел! Хуже, чем в тюрьме, там хоть через окошечко… – Он вздохнул глубоко, но как-то неискренне. – А сейчас бы хорошо по боржомчику вдарить. Всю вибрацию бы – как рукой…
– По паре бутылочек, а?
– Да хоть по три! – усугубил Петрович.
– Да-а-а… – Санек прикрыл глаза от света. Маленькая криптоновая лампочка под потолком роняла на пол тусклые пятна света в форме правильных прямоугольников, просеивая их сквозь мелкие отверстия в свинцовом плафоне. От этого непрерывного чередования прямоугольников создавалось впечатление, что термотитан пола тоже выкрашен «под кирпич», как и стены, хотя на самом деле он призван был воссоздавать фактуру «линолеума полового, коричневого».
Петрович перевел блокиратор на пояснице в положение «сидя», взгромоздился на свою тумбочку, легонько покряхтывая – скорее от предвкушаемого удовольствия, чем от напряжения, – и любовно уложил ноги в видавших виды шерстяных носках на вторую полку холодильника.
– Вот, – констатировал он. – А теперь пусть хоть мир во всем мире! Меня не кантовать.
– Ты че, Петрович, – Санек лениво разожмурил глаза примерно наполовину. – Там же люди эти… продукты хранят!
– Какие, накх, люди? – возразил Петрович. – Были б люди – оставили б минералки, хоть пару глотков, – но на всякий случай все же переместил ноги на нижнюю полку, где никаких продуктов на его памяти никто никогда не хранил.
– Тоже верно, – Санек снова смежил веки.
После честно отработанной полной смены сорокавосьмичасовых рабочих суток обоим нестерпимо хотелось спать. Но не моглось – мешала проклятая вибрация. Стоило расслабиться всего на пять минут и перестать держаться за бока тумбочки, как тело начинало противно подпрыгивать, медленно сдвигаясь к краю, и в конце концов просыпалось уже на полу, громко матерясь и потирая отбитые при падении участки.
Ходили слухи, что ребята из пятой молотобойной бригады справлялись с этой проблемой, просто приковывая себя к тумбочкам цепями, но и с ними порой случались курьезы, правда, совершенно иного рода. Да и потом, не Кощеи же они, в самом деле, Бессмертновые!
Подумав так, Петрович еще раз порадовался столь удачно выбранному месту дислокации. Барак, в котором они с Саньком сейчас находились, называли «теплушкой» только по какой-то очень древней и удивительно не подходящей для данных условий традиции. Благодаря термоизоляции стен, температура в помещении удерживалась градусов на пятьдесят ниже, чем снаружи, но все равно редко опускалась до тридцати градусов Цельсия, хоть в тени, хоть в тусклом свете лампочки. В этой ситуации раскрытый настежь холодильник давал если не прохладу, то хотя бы ее иллюзию.
Петрович знал, что ближайшие по крайней мере полчаса заснуть не удастся: в условиях полного отсутствия вспомогательных лекарственных средств организм не в состоянии самостоятельно справиться с вибрацией за меньшее время.
– Санек, ты не спишь? – решился спросить он.
– Ну, – неопределенно ответил Санек.
– Я что спросить-то хочу… – Петрович выдержал минутную паузу, но, не дождавшись реакции собеседника, заговорил снова: – Слышь?
– Ну, – устало повторил Санек.
– Ты вот недавно что-то в тетрадке писал, еще перед прошлой сменой… Часом – не стихи, а? – Санек недовольно заворочался на тумбочке. – А то почитал бы, – просительно добавил Петрович. – Я бы послушал…
– Ага, делать мне больше нечего!
– А что, есть чего?
– Да нет, – подумав, согласился Санек. – Вроде нечего.
– Ну так почитал бы… А?
– Да ладно… – мялся Санек. – Они у меня все какие-то… не знаю, детские, что ли. Ты смеяться будешь!
– Не-а, – заверил Петрович. – Не буду, накх! И не надейся.
– Обещаешь?
– Слово подземщика!
– Ну, смотри!
Санек, не вставая, раздвинул ноги в стороны, наклонился вперед, насколько позволял блокиратор, и извлек из тумбочных недр потрепанную зеленую тетрадку. Двенадцать листов, тетрадь «для работ по», в косую линию. Раскрыл на первой странице, исписанной удивительно неровным почерком – создавалось впечатление, что автор начинал писать новую строчку вдоль горизонтальной линии, но в конце ее всякий раз слишком увлекался, возносился мыслью в небеса и направлял текст по наклонной вверх.
Санек откинулся назад, с тихим стуком прислонившись затылком к стене, зачем-то потеребил козырек подшлемника, придал лицу торжественное выражение, как если бы собирался выступить с речью на комсомольском собрании, где на самом деле с речами ни разу не выступал и даже старался лишний раз не показываться, и… перелистнул страницу.
Пробежал глазами следующую, мельком взглянул на Петровича, наблюдающего за ним с неприкрытым интересом, и… перелистнул еще одну.
И так – двенадцать раз подряд, с основательной неторопливостью кремлевских Курантов, доигрывающих последние аккорды уходящего года.
– Ну, что же ты? – сказал Петрович.
– Сейчас, – Санек тупо пялился на последнюю страницу зеленой обложки, словно пытаясь сперва забыть, а потом заучить по новой отточенные формулировки Торжественного Обещания Пионеров, – сейчас…
«Сейчас» наступило минуты через три. Санек заговорил, причем так громко и внезапно, что Петрович вздрогнул.
– Я, Молотобоец девятого разряда, Спускаясь в ряды подземных рабочих, Торжественно клянусь не вылезать из ряда, Ни телом, ни душою, Ни днем, ни ночью. Пусть скромный – хоть на три копейки! – труд мой Вливается в общий котел всех советских человеков, И вырастет постепенно в рубль трудовой, Как банк во время игры в буру или секу А еще клянусь – учиться, жить и бороться, Как Владимир и Леонид Ильичи учили, И пусть грохот моего молотка отзовется В сердце каждого патриота – от Кубы до Чили. А в час смычки – когда растает многокилометровая блокада И австралопитек мне из тоннеля протянет руку Иль черный как hell riser – «восставший из ада» Негр улыбнется мне как лучшему другу-Ему я скажу: дорогой негр, Или автралиец – depends on situation Позволь пожать твою длань средь бескрайних недр! А потом добавлю: I feel your vibration. А если я нарушу эту клятву, И устану вздымать свой отбойный молот, Пусть диггер надо мной устроит кровавую жатву И в мозг неразумный запустит свой хобот.