РrоМетро
Шрифт:
– Против нас, – поправил я.
– Что?
– Да так, мысли вслух. Вы, писатели, наверное, так не умеете… Значит, получается, что и через час я не доберусь до Новослободской?
– Слушай! – Голос Валерьева стал недовольным. – Твоя недогадливость перестает меня забавлять. К чему ты клонишь?
– Сейчас. – Темп разговора нарастал, и мне это начинало нравиться. – Сейчас скажу… Но сначала еще один наводящий вопрос. Чего же вам, дорогой Валерий или Игнат, не сиделось в вашей тихой, уютной реальности? Зачем вас понесло сюда, где все логично, как мой ночной кошмар? Зачем вы повстречались мне в метро этим долгим ноябрьским вечером?
– Ты находишь это странным?
– Нет-нет! Это так естественно: захотеть и прокатиться на поезде-смертнике, особенно если точно знаешь, когда сойти. Или посидеть на электрическом стуле, не надевая шлема с проводами, поскольку негигиенично.
– Помедленнее, пожалуйста, – простонал Валерьев. – Я записываю.
Я не удостоил его вниманием.
– Знаете, как это называется, когда писатель А едет в метро и пишет роман о том, как писатель А едет в метро и пишет роман о том…
– Рекурсия? – предположил Валерьев.
– Нет. Ба-а-альшая ошибка!
– Ты, кажется, пытаешься мне угрожать? Очень мило.
– Умиляйтесь! – разрешил я. – Раскачивайтесь на электрическом стуле! Любуйтесь на фотографии жертв землетрясения! Смотрите перед сном «Дорожный патруль», где много обожженных трупов в приспущенных трусах! Вы имеете полное моральное право заниматься этим, потому что теперь вы наш! Вы на несколько волнующих минут погрузились в нашу реальность, и теперь повязаны с ней навсегда. Точнее, на ближайшие семьдесят восемь минут. С того самого момента как вы так неудачно сели рядом со мной, вы стали частью этой вывернутой реальности. Такой же частью, как я, как Игорек, как Женя, как Петрович… Вы – один из нас. Вы пропитались насквозь собственной извращенной логикой.
– Ты сам себя путаешь. Не понимаю пока зачем, но именно путаешь. Да, я заглянул в вашу реальность, вдохнул ее затхлый воздух, даже пропальпировал ее изнутри. Но это длилось, как ты верно заметил, всего несколько минут. Я появился и исчез. Теперь я снова дома, мне тепло и уютно. По крайней мере мне не приходится вдыхать запах горелой резины и слизывать кровь с губ, и плечо у меня не саднит от удара прикладом. Я сижу в любимом кресле, нянчу на коленях остывший кофе и зачем-то треплюсь по телефону с побочным продуктом собственного воображения. И на ногах у меня, если хочешь знать, такие нелепые тапки с плюшевыми зайцами.
Я начал смеяться до того, как он закончил говорить. Громко и так неестественно, что самому стало противно. То, что я затевал, было откровенным блефом, почище, чем у Ларина с его прототипом плазменного турбогенератора, но в то же время – не просто блефом. Потому что в глубине души… и даже не в глубине, а где-то ближе к поверхности меня переполняла непонятная уверенность в том, что каждое слово, изреченное мною, станет Истиной.
– Вы ув-ве-рены? – просмеялся я в трубку.
– В чем? Насчет тапок с зайцами?
– В том числе. Ох, извините… – Я заставил себя успокоиться. – Вы уверены в том, что вы дома?
– Да.
– Отлично. Тогда ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос. Почему меня, героя вашего черновика, тоже нестерпимо тянет домой? Причем к строго определенному моменту времени: ноль часов, сорок восемь минут?
– А я почем знаю? – удивился Валерьев. – Я не контролирую мелкие душевные порывы моих героев.
– Но вы же автор! Предложите какую-нибудь правдоподобную версию.
– Правдоподобную? Попробую… Предположим, ты торопишься домой, чтобы не пропустить очередную серию «Монти Пайтона».
– Неплохо, но не то! «Монти Пайтон», да будет вам известно, начинается в ноль тридцать пять.
– Тогда не знаю, – сдался писатель.
– Ну хорошо, допустим… Попробуем по-другому…
Я готовился к выстрелу вслепую, даже глаза зажмурил. Я чувствовал себя поразительно спокойным и почти не сомневался, что попаду в цель. И вот я выстрелил:
– Чем же тогда вы объясните то, что произошло шестнадцатого апреля?
– Шестнадцатого апреля? – В голосе Валерьева слышалось неподдельное изумление. – А какого года?
– Прошлого.
Валерьев молчал несколько секунд.
– Зачем тебе? – наконец спросил он. – Ладно, скажу… В тот день я потерял своего лучшего друга.
Ну вот и все, подумал я. Вот мы и поквитались.
От груза, который только что свалился с моих плеч, мне полагалось бы воспарить к потолку, но вместо этого я тяжело приземлился на сиденье. Облегчение придавило меня к земле.
– Это имеет какое-нибудь отношение к нашему противостоянию? – спросил Валерьев.
– Прямое, и сейчас я это докажу. – Я старался говорить спокойно. Он не должен был услышать ликования в моем голосе. – Вспомните, как умер ваш друг.
– Нет! – резко ответил он. – Мне не хочется вспоминать об этом.
– Хорошо. Тогда вспомните хотя бы, когда он умер.
– Шестнадцатого…
– Точнее! – потребовал я. – С точностью до минуты!
– Было что-то вроде… Да, без двенадцати час. У него часы от взрыва остановились.
– Да! – Я не смог сдержаться. Все эмоции разом выплеснулись из меня и окрасили окружающее в желто-розовый цвет. – Вы наш, Валерий или Игнат! Примите мои соболезнования, но теперь вы точно наш! Мы с вами соседи по реальности. Логичной или нелепой – теперь без разницы. Главное, мы сейчас вместе и будем вместе пока нас не разлучит смерть. Как вам, И. Валерьев, не хочется думать о смерти в ваши… Кстати, сколько вам, тридцать пять есть?